— И фотографіи чаще посылай... Я хочу знать, не изменилось ли твое лицо...
— И ты посылай...
И снова молчаніе, то грустное молчаніе двухъ родныхъ душъ, которое краснорѣчивѣе всякихъ изліяній.
Загляните въ каюты —и вы увидите еще болѣе трогательныя сцены.
Вонъ, въ этой маленькой каюткѣ, рядомъ съ тою, въ которой помѣщаются батюшка и Володя, на койкѣ сидитъ пожилой, волосатый артиллеристъ съ шестилѣтнимъ сынишкой на рукахъ и съ необыкновенною нѣжностыо, которая такъ не идетъ къ его на видъ суровому лицу, цѣлуетъ его и шепчетъ что-то ласковое... Тутъ же и пожилая женщина — сестра, которой артиллеристъ наказываетъ беречь «сиротку»...
Слезы катятся по морщинистому, некрасивому лицу артиллериста, и онъ еще крѣпче прижимаетъ къ себѣ единственно дорогое ему на свѣтѣ существо.
Когда Ашанины вошли въ каютъ-компанію, любезные моряки тотчасъ же ихъ усадили, Старшій офицеръ, похожій на «Черномора» —одинокій холостякъ, котораго никто не провожалъ, такъ какъ родные его жили гдѣ-то далеко въ провинціи, на югѣ — предложилъ адмиралу и дамамъ занять диванъ; но адмиралъ просилъ не безпокоиться и тотчасъ же перезнакомился со всѣми офицерами, пожимая всѣмъ руки. Старшему офицеру онъ похвалилъ исправный видъ «Коршуна», чѣмъ привелъ «Черномора» въ немалое удовольствіе. Старика Ашанина знали въ Кронштадтѣ по его репутаціи лихого моряка и адмирала, и похвала такого человѣка что-нибудь да значила. Въ низенькомъ, худощавомъ старикѣ, старшемъ штурманскомъ офицерѣ «Коршуна», Степанѣ Ильичѣ Овчинниковѣ, адмиралъ встрѣтилъ бывшаго сослуживца въ Черномъ морѣ, очень обрадовался, подсѣлъ къ нему, и они стали вспоминать прошлое, для нихъ одинаково дорогое.
