— Вѣдь насъ, штурмановъ, только терпятъ на суднѣ, и каждый флотскій считаетъ насъ въ нѣкоторомъ родѣ паріями... отверженной кастой... Еще бы!— они изъ потомственныхъ дворянъ, а мы изъ разночинцевъ... Имъ такъ-сказать всѣ отличія службы, а намъ черная работа и вѣчное подчиненіе, говорилъ не безъ горькой ироніи обойденнаго человѣка почтенный старый служака. — Я вотъ тридцать-пять лѣтъ прослужилъ и всего штабсъ- капитанъ... Еще слава Богу, если умру въ чинѣ полковника, а вы черезъ тридцать-пять лѣтъ будете адмираломъ... У васъ съ начала службы впереди повышенія, карьера, а у насъ— постоянная лямка и ничего впереди... Не удивительно, что нерѣдко изъ штурмановъ выходять озлобленные, мрачные люди... Такъ-то-съ, батенька!
Володя слушалъ и только дивился тому, что самъ СтепанъИльичъ, этотъ безукоризненный служака и рыцарь долга, послѣ всего имъ испытаннаго въ теченіе службы не озлобился и нисколько не походилъ на угрюмыхъ и подозрительныхъ типичныхъ штурмановъ, а, напротивъ, отличался добродушіемъ и необыкновенною сердечностью.
Попрежнему и Ворсунька былъ не только исправнымъ вѣстовымъ и рачительнымъ хранителемъ имущества Ашанина, но и добрымъ, преданнымъ человѣкомъ, любившимъ Володю. Ему обыкновенно онъ передавалъ свои впечатлѣнія, ему сообщалъ всѣ новости изъ матросской жизни, съ нимъ совѣтовался насчетъ гостинцевъ для жены. Попрежнему Бастрюковъ любилъ пофилософствовать съ Володей, открывая передъ нимъ все новыя черты своего золотого сердца и нерѣдко дивя своимъ міровоззрѣніемъ, полнымъ любви и прощенія, своими тонкими замѣчаніями и необыкновенною любовью къ работѣ, —безъ какой-нибудь работы Бастрюковъ никогда не бывалъ.
И Ашанину жилось хорошо на «Коршунѣ», а впереди, казалось, будетъ еще лучше. А пока онъ былъ усиленно
