— Не драться, и никакихъ разговоровъ!
— Есть, ваше благородіе! отвѣтили оба боцмана значительно упавшими, точно сдавленными голосами.
— И если я услышу жалобы, что вы деретесь, съвасъ будетъ строго взыскано... Зарубите себѣ на память...
Оба боцмана слушали эти диковинныя рѣчи безмолвные, изумленные и подавленные.
— Особенно ты, Ѳедотовъ, смотри... не звѣрствуй... У тебя есть эта привычка непременно искровянить матроса... Я тебя не первый день знаю... Ишь вѣдь у тебя, у дьявола, ручище! прибавилъ старшій офицеръ, бросая взглядъ на дѣйствительно огромную, жилистую, всю въ смолѣ, руку боцмана, теребившую штанину.
Ѳедотовъ невольно опустилъ глаза и, вѣроятно самъ нѣсколько смущенный видомъ своей руки, стыдливо спряталъ ее назадъ.
— И кромѣ того, уже менѣе строгимъ тономъ продолжалъ старшій офицеръ, — не очень-то распускайте свои языки. Вы оба такъ ругаетесь, что только ахнешь... Откуда только у васъ эта гадость берется!.. Смотри... остерегайтесь. Капитанъ этого не любить... Ну, ступайте и передайте всѣмъ унтеръ-офицерамъ то, что я сказалъ! заключилъ Андрей Николаевичъ, хорошо сознавая тщету послѣдняго своего приказанія.
Окончательно ошалѣвшіе, оба боцмана юркнули изъ каюты съ красными лицами и удивленно выкаченными глазами. Они торопливо прошли каютъ-компанію, осторожно и на цыпочкахъ ступая по клеенкѣ, и вновь получили даръ слова только тогда, когда прибѣжали на бакъ.
Но даръ слова явился не сразу.
Сперва они подошли къ кадкѣ съ водой и, вынувъ изъ штановъ свои трубчонки и набивъ ихъ махоркой, молча и неистово сдѣлали нѣсколько затяжекъ, и ужъ
1) Кадка съ водой стоить для курилыциковъ нижнихъ чиновъ. Курить можно только у кадки.
