Наконецъ во второмъ часу прошли высокій мрачный островъ Гогландъ и миновали маленькій, предательскій во время тумановъ Родшеръ. Тамъ ужъ прямая, открытая дорога серединой залива въ Балтійское море.
За Гогландомъ горизонтъ начиналъ прочищаться. Вѣтеръ свѣжѣлъ и сталъ заходить.
— Кажется, нордъ-вестъ думаетъ установиться. Какъ вы полагаете, Степанъ Ильичъ?
Сухощавый, небольшого роста пожилой человѣкъ въ старенькомъ тепломъ пальто и старой походной фуражкѣ, проведшій большую часть своей полувѣковой труженической жизни въ плаваніяхъ, всегда ревнивый и добросовестный въ исполненіи своего долга и аккуратный педантъ, какими обыкновенно бывали прежніе штурмана, — внимательно посмотрѣлъ на горизонтъ, взглянулъ на бѣжавшія по небу кучевыя темныя облака, потянулъ какъ будто воздухъ своймъ длинноватымъ краснымъ носомъ съ желтымъ пятномъ, напоминавшимъ о томъ, какъ Степанъ Ильичъ отморозилъ себѣ лицо въ снѣжный штормъ у береговъ Камчатки еще въ то время, когда красота носа могла имѣть для него значеніе, —и проговорилъ:
— Надо быть, что такъ-съ. И самое время для нордъ-веста, Василій Ѳедорычъ. Ишь подыгрываетъ.
Прошло еще съ полчаса. Вѣтеръ дулъ изъ нордвестовой четверти и былъ попутнымъ для корвета.
Тогда капитанъ обратился къ вахтенному лейтенанту и приказалъ ставить паруса.
— Свистать всѣхъ наверхъ паруса ставить! скомандовалъ офицеръ звучнымъ веселымъ теноркомъ.
Вахтенный боцманъ Ѳедотовъ подбѣжалъ къ люку жилой палубы, мастерски засвисталъ въ дудку и рявкнулъ во всю силу своихъ могучихъ легкихъ голосомъ, который разнесся во всей жилой палубѣ:
— Пошелъ всѣ наверхъ паруса ставить. Живо, ребята... Бѣгомъ!..
