— Г. профессоръ! съ живостью возразилъ капитанъ. Я вовсе не то, что вы называете цивилизованнымъ человѣкомъ! Я разорвалъ всякія сношенія съ обществомъ. Я имѣю на это причины довольно важныя. Я, значитъ, не повинуюсь ни правиламъ, ни законамъ общественнымъ, и я попросилъ бы васъ никогда о нихъ при мнѣ не упоминать.
Сказъ былъ короткій и ясный. Въ глазахъ незнакомца сверкнулъ гнѣвъ, на лицѣ выразилось презрѣніе.
— Ну! подумалъ я, у этаго человѣка должно быть страшное прошлое! „Прервалъ всякія сношенія съ обществомъ“! „Не повинуюсь ни его правиламъ, ни его законамъ“! Легко сказать!
Незнакомецъ умолкъ и какъ будто погрузился въ самаго себя.
Я глядѣлъ на него, какъ, вѣроятно, Эдипъ глядѣлъ на сфинкса!
Послѣ долгаго молчанія онъ снова заговорилъ:
— И такъ, я долго колебался, но наконецъ рѣшилъ, что могу согласить свои интересы съ тѣмъ состраданіемъ и участіемъ, на которыя имѣетъ право всякій несчастный. Вы останетесь на моемъ суднѣ, вы будете здѣсь свободны и въ замѣнъ этой свободы — свободы, разумѣется, относительной — я поставлю вамъ одно условіе. Если вы дадите мнѣ словъ подчиниться этому условію, я этимъ словомъ удовольствуюсь.
— Говорите, милостивый государь, отвѣчалъ я. Я полагаю условіе ваше такого рода, что честный человѣкъ можетъ его принять?
— Вы не ошибаетесь, милостивый государь. Вотъ это какое условіе: очень можетъ статься, что какія нибудь непредвидѣнныя обстоятельства вынудятъ меня заключать васъ время отъ времени на нѣсколько часовъ, или на нѣсколько дней въ каюту, или, какъ вы говорите, въ тюрьму. Я не желаю употреблять насилія и потому требую, въ этомъ случаѣ больше, чѣмъ во всѣхъ прочихъ, безусловнаго повиновенія. Дѣйствуя такимъ образомъ, я беру на себя всю отвѣтственность, я разрѣшаю вамъ все наблюдать, до всего доискиваться, мое дѣло будетъ поставить васъ въ невозможность видѣть то, что я желаю утаить. Принимаете вы это условіе?
Значитъ, на бортѣ подводнаго судна происходили такія вещи,
