на первомъ же переходѣ коня, то я подумалъ, что передо мной по крайней мѣрѣ штабъ-офицеръ, и былъ изумленъ признать въ немъ хорунжаго. „Что привело васъ сюда?“ спросилъ я его, и онъ отвѣтилъ: „послѣдняя кампанія оставила во мнѣ такое хорошее впечатлѣніе (онъ въ дѣлахъ не былъ, а, если и былъ, то только въ увеселительныхъ); я люблю такую военно-походную жизнь и поэтому попросился на войну; мнѣ сперва отказали, но я всетаки добился распоряженія и очень счастливъ“. Командиръ сотни конечно не былъ доволенъ получить такую обузу, за которой приходилось ухаживать, давать вѣстовыхъ и кормить еще пару лошадей. Впрочемъ приставъ сразу началъ держать носъ по вѣтру и поладилъ съ своимъ начальствомъ. Позднѣе я узналъ, что этотъ господинъ смотрѣлъ на свою поѣздку въ Маньчжурію, какъ на денежное предпріятіе, позволившее ему, получивъ тысячи двѣ подъемныхъ и прогонныхъ, уплатить свои долги. Къ тому же вѣдь пріятнѣе было провести годъ, другой въ офицерскомъ мундирѣ, заслужить славу защитника отечества и избавиться отъ полицейской службы, да еще въ такое смутное время, когда это занятіе было сопряжено съ рискомъ собственной жизни, иногда большимъ, чѣмъ на войнѣ. Я видѣлъ его въ 1905 году въ Харбинѣ, а въ 1906-мъ во Владивостокѣ, всегда цвѣтущимъ, довольнымъ и отлично устраивавшимся. Не принеся арміи и родинѣ никакой пользы, онъ стоилъ нѣсколько десятковъ тысячъ народныхъ денегъ.
Такимъ образомъ я получилъ двухъ доблестныхъ лихихъ офицеровъ и собралъ около сотни казаковъ. Казалось бы, теперь можно было приступить къ болѣе дальнимъ развѣдкамъ — до соприкосновенія съ противникомъ, потому что нужный для этого элементъ — офицеры — былъ налицо. Но всякій и не военный пойметъ, что рискнуть послать къ японцамъ съ разъѣздомъ господина пристава значило поступить безсмысленно: можно ли подчинять боевой элементъ небоевому, т. е. подчинять обстрѣлянныхъ и знающихъ дѣло казаковъ человѣку, ничего въ военной службѣ не понимающему и только носящему офицерскіе погоны. Могъ ли я рисковать жизнью доблестныхъ защитниковъ родины,
