Графа не было въ д. Холунгоу, такъ какъ онъ производилъ рекогносцировку непріятельскаго расположенія, но, къ моему удивленію, начальникъ штаба его не сопровождалъ и оставался при штабѣ. Орановскій былъ крайне удивленъ удаленію меня изъ сводной казачьей бригады Грековымъ и далъ мнѣ понять, что это совсѣмъ не входило въ предположенія штаба, удостоивъ меня слѣдующихъ лестныхъ словъ: „намъ нуженъ былъ тамъ человѣкъ твердый“. Было сказано, что Грековъ будетъ запрошенъ. Это и было сдѣлано, на что получился отвѣтъ, что я самъ, чуть ли не самовольно, уѣхалъ. Мнѣ сказали въ штабѣ, что не слѣдовало уѣзжать, не подавъ соотвѣтствующаго рапорта Грекову и не добившись отъ него письменнаго отвѣта, такъ какъ теперь Грековъ будетъ правъ, а я даже могу быть виноватъ; но меня это не испугало. Вечеромъ прибылъ Графъ, но я не могъ съ нимъ разговаривать, потому что онъ былъ при Великомъ Князѣ Борисѣ Владиміровичѣ, который осчастливилъ въ этотъ день войска Восточнаго отряда своимъ участіемъ въ рекогносцировкѣ. Вечеромъ за ужиномъ, въ собраніи всѣхъ офицеровъ и чиновниковъ штаба, Графъ пилъ за здоровіе Великаго Князя по случаю его боевого крещенія.
На слѣдующій день утромъ, въ день Святой Ольги, имѣющій въ моей жизни какое то особенное значеніе, я имѣлъ продолжительный интимный разговоръ съ Графомъ, и съ этой минуты мое служебное положеніе въ арміи рѣзко измѣнилось. Св. Ольга на этотъ разъ принесла мнѣ счастіе.
Вотъ слова, которыми Графъ меня встрѣтилъ: „Константинъ Ивановичъ, вы знаете о моей неудачѣ, но знайте также, что въ ней виноватъ только одинъ я, и больше никто“. Я видѣлъ и чувствовалъ, что этотъ честный слуга отечества страдалъ ужасно, и мнѣ это было тѣмъ больнѣе, что именно онъ былъ виноватъ менѣе всего, искупая ошибки
