все кучки изъ хвороста и соломы. Рѣдко торчали перевезенныя крестьянскія избы, кое-какъ сложенныя. Не было блеска, золота и серебра; рѣдко видны были эполеты и шарфы; блестѣли только ружья, штыки и артиллерійскія орудія. Не видно было богатыхъ и модныхъ мундировъ, но только бурки, грубаго сукна плащи, запачканныя, прорванныя шинели, измятыя фуражки; не видно было изнѣженныхъ лицъ и утонченнаго обращенія, но всѣ были закаленны трудами и дышали мщеніемъ. Между солдатами и офицерами не было хвастливыхъ выходокъ противъ французовъ, только при разговорахъ о нихъ сжимали кулаки и помахивали ими, имѣя въ мысляхъ: «при встрѣчѣ покажемъ себя».
Таковъ былъ общій, не блестящій, но грозный видъ Тарутинскаго лагеря, занимавшаго ничтожное пространство въ громадной Россіи; но участь всей Россіи заключалась въ немъ, и, можно сказать, вся Европа обращала на него вниманіе. И въ самомъ дѣлѣ, велико было его значеніе. И страшна была тогда наша армія не числомъ, но внутреннимъ настроеніемъ духа. Тогда уже всѣ перестали думать и тужить о потерѣ Москвы.
О французахъ носились слухи, что они въ Москвѣ бѣдствуютъ и нуждаются въ продовольствіи. Безпрестанно разносились слухи, что наши партизаны отлично дѣйствуютъ, и не только партизаны, но и мужики истребляютъ французовъ. Извѣстно было, что каждый день приводятъ въ главную квартиру множество пленныхъ. Тутъ всѣ вполнѣ почувствовали и оцѣнили мудрыя распоряженія фельдмаршала. Тѣ, которые сначала осуждали его за отдачу Москвы, согласились наконецъ, что иначе нельзя было поступить. Носились слухи, что французы все еще многочисленнѣе насъ; но всѣ наши войска такъ были воодушевлены и увѣрены въ своемъ превосходствѣ, что единодушно желали встрѣтиться съ ними. Узнали, что Наполеонъ подсылалъ не одинъ разъ для пере-
