товъ въ Финляндіи. Но я знаю его очень отдаленно. Я не бываю въ эмигрантскихъ кругахъ“.
— „Неправда. Вы бывали на благотворительныхъ русскихъ вечерахъ. Что вамъ извѣстно о дѣятельности полковника Фэну?“
— „Я уже сказалъ сказалъ вамъ, что знакомъ съ нимъ очень отдаленно. Кажется, онъ играетъ на піанино въ одномъ изъ кинематографовъ. Другихъ подробностей о его жизни не знаю.
— „Ага, видите, все таки вы съ нимъ знакомы. А кто такой майоръ Гибсонъ?“
— „Не знаю. Въ первый разъ слышу это имя“.
— „Вы, конечно, и про Бунакова ничего не знаете?“
Только по возвращеніи изъ совѣтской Россіи въ Финляндію въ 1926 году я навелъ справки объ этихъ двухъ неизвѣстныхъ мнѣ именахъ, и узналъ, что майоръ Гибсонъ былъ когда-то въ Финляндіи британскимъ военнымъ агентомъ. О существованіи Бунакова, я узналъ въ 1927 году изъ перепечатокъ въ финляндскихъ газетахъ о нашумѣвшемъ процессѣ шпіонажа, будто бы организованнаго англичанами въ сов. Россіи.
— „Никогда не слыхалъ фамиліи Бунакова“.
— „Можете идти къ себѣ въ камеру. Завтра я васъ вызову. Подумайте хорошенько обо всемъ. Отъ всей души, желая вамъ добра, я совѣтую вамъ быть откровеннымъ“.
На слѣдующій, послѣ этого допроса, день, надзиратель принесъ мнѣ листъ бумаги и химическій карандашъ, чтобы я написалъ фамиліи и адреса всѣхъ моихъ петербургскихъ знакомыхъ. Это было трудной задачей. Назвать моихъ знакомыхъ — это значило навлечь на неповинныхъ людей массу всякихъ бѣдъ. Не назвать ихъ могло быть для нихъ еще хуже, такъ какъ Чека, зная о моихъ нѣкоторыхъ знакомствахъ, могла бы арестовать какъ разъ именно тѣхъ моихъ знакомыхъ, фамилій которыхъ я не назвалъ.
Камера была освѣщена и надзиратель поминутно навѣдывался съ вопросомъ: „Ну? Уже готово?“ Въ концѣ концовъ я рѣшилъ, что я напишу только имена тѣхъ совѣтскихъ чиновниковъ, начиная съ Красина, съ которыми я офиціально встрѣчался, а объ остальныхъ моихъ частныхъ знакомствахъ не буду упоми-
