наго по пріему надзирателя, мнѣ удалось получить привезенную мнѣ корзину съ продуктами и теплымъ бѣльемъ. Ужасно было тяжело разставаться въ друзьями и въ особенности было непріятно обшариваніе и ощупываніе всего тѣла дежурнымъ надзирателемъ. Какъ нарочно, мои друзья задержались въ толпѣ выходившихъ по ту сторону загородки. Я видѣлъ какой болью исказились ихъ лица, когда, взглянувъ на меня въ послѣдній разъ и посылая мнѣ прощальныя улыбки, они сдѣлались невольными свидѣтелями этой унизительной процедуры. Я съ поднятыми руками старался смотрѣть куда-то въ пространство и замѣтилъ, какъ мои друзья быстро отвернулись и начали смотрѣть прямо передъ собой.
Въ тысячный разъ задавалъ я себѣ вопросъ: „За что я терплю всѣ эти мученія, и почему? Невольно вспоминался когда-то въ дѣтствѣ прочитанный разсказъ подъ страннымъ заглавіемъ: „Въ плѣну у обезьянъ.“
— „Вы теперь начинаете обростать пухомъ,“—сказалъ мнѣ Клейнъ, глядя какъ я разбирался въ содержимомъ корзины и переодѣвался въ шерстяное бѣлье.—„А вотъ ваше бѣлье я совѣтую вамъ закрывать тщательнѣе халатомъ, такъ какъ на ношеніе собственнаго бѣлья надо имѣть особое разрѣшеніе, и вамъ, какъ административному заключенному, такого разрѣшенія навѣрное не дадутъ. Вы дали что-нибудь надзирателю въ пріемной?“
— „Далъ. 1 кило сливочнаго масла.“
— „Ну, тогда все понятно. Вы я вижу ученый. А все-таки на Шпалерной у васъ не прошелъ бы этотъ номеръ и за такую попытку „смазать“ вамъ прибавили бы годика два Соловковъ. Тамъ Чека выдрессировала свой персоналъ. Чуть что-нибудь не такъ — пуля въ лобъ, а за доносъ—повышеніе.“
Замѣчаніе Клейна по поводу отмѣнно выдрессированнаго персонала Чеки было вполнѣ справедливымъ. Въ нашей же больницѣ въ одной изъ камеръ верхняго этажа находились четыре больныхъ цынгою чекиста, присланные съ Соловковъ для лѣченія. Ихъ помѣстили всѣхъ вмѣстѣ въ одну камеру. Положеніе
