сколькихъ мѣсяцевъ г-на Віолара перевели въ 10-ю роту, а его жену перевели съ торфяныхъ разработокъ на мельницу. Віолара жилъ въ одной комнатѣ съ другими 4-мя заключенными и эта комната напоминала провіантскій складъ. Зная по опыту, что зимой въ лавкѣ ничего нельзя достать ни за какія деньги, запасливый мексиканецъ заполнилъ всю комнату продуктами на себя, на жену и на товарищей. Какъ и другіе заключенные, жены которыхъ отбывали наказаніе въ Соловецкомъ лагерѣ, Віолара не могъ имѣть съ женой свиданій и больно было смотрѣть, какъ этотъ любящій и экспансивный человѣкъ, часами сидѣлъ съ ведромъ молока у кіоска, выжидательно смотря на тотъ уголъ площади, гдѣ должна была показаться группа женщинъ, возвращающихся съ работъ на мельницѣ. Чувствительный Кюммельмахеръ, въ такихъ случаяхъ стряхивалъ слезу со своего длиннаго носа, и, кивая на мексиканца, говорилъ: „Н-н-н-у? И я хотѣлъ бы знать, какая имъ выгода, что человѣкъ мучается? А почему мы не можемъ видѣть нашихъ дѣточекъ? Какая имъ выгода, этимъ сволочамъ?“ Отвѣтъ на свой вопросъ Кюммельмахеръ получилъ нѣсколько позже, такъ какъ „они“, наши мучители, всюду имѣли уши…
Стоять сторожемъ у ларька было не труднымъ, а въ условіяхъ Соловецкаго лагеря, даже пріятнымъ занятіемъ. Во-первыхъ, ничего не было ниже этой должности, такъ что не могло быть никакихъ интригъ. Во-вторыхъ, не было помощниковъ, значитъ никто не могъ меня подвести подъ непріятность.
Я вступалъ на дежурство въ 6 часовъ утра и дежурилъ до 12-ти часовъ дня. Въ полдень меня смѣнялъ камергеръ Елагинъ и дежурилъ онъ до 6-ти часовъ вечера. Въ шесть часовъ я опять вступалъ въ дежурство, а въ 8 часовъ къ ларьку ставили часового и я уходилъ въ роту. Цѣлый день у ларька было движеніе и тутъ былъ своего рода клубъ, въ которомъ обсуждались всякія новости. По части вывѣдыванія новостей Кюммельмахеръ былъ большой мастеръ. Какъ только къ ларьку подходили покупатели чекисты, Кюммельмахеръ начиналъ ловко заговаривать имъ зубы и мы всегда были въ курсѣ различныхъ пере-
