литическихъ тюрьмахъ, и, точно предчувствуя, какъ она мнѣ пригодится впослѣдствіе, я рѣшилъ выучить ее, какъ можно скорѣе.
Какъ характерно отличается содержаніе надписей до-революціонной эпохи, отъ надписей современныхъ. Насколько послѣднія проникнуты мистикой, тяжелыми душевными переживаніями покорностью судьбѣ, настолько содержаніе дореволюціонныхъ надписей свидѣтельствуетъ о совершенно иномъ настроеніи ихъ авторовъ. Это понятно, такъ какъ до 1917 года контингентъ заключенныхъ въ преобладающемъ большинствѣ состоялъ изъ лицъ аморальныхъ и преступныхъ, выражавшихъ свои вкусы и настроеніе въ скабрезныхъ, шутливыхъ надписяхъ и порнографическихъ рисункахъ. Немногіе политическіе заключенные, состовляли очень небольшую группу единственной интелегенціи въ тюрьмѣ и надписи ихъ говорятъ о молодомъ задорѣ, бравадѣ и непримиримости. И это тоже понятно, такъ какъ энтузіазмъ молодости подогрѣвался идейной борьбой, хотя вопли фрондеровъ о правительственномъ произволѣ и жестокостяхъ были большимъ преувеличеніемъ. Сомнѣвающихся въ этомъ я рекомендовалъ бы пережить хотя бы сотую долю того, что пришлось пережить и увидѣть мнѣ въ союзѣ совѣтскихъ соціалистическихъ республикъ.
Около девяти часовъ утра въ камеру вошелъ дежурный отдѣленный начальникъ, но не тотъ старикъ, который меня такъ подробно обыскивалъ, а молодой, высокого роста съ привѣтливымъ лицомъ. Повидимому, произошла смѣна дежурствъ, такъ какъ и надзиратель былъ новый, также очень привѣтливый.
Отдѣленный поздоровался со мной и шутливо сказалъ: „съ новосельемъ!“ Ну, ничего: не надо унывать, навѣрное скоро выпустятъ.“
— „Скоро ли выустятъ я не знаю, а пока выпустятъ, здѣсь можно подохнуть отъ холода. Нельзя ли меня перевести въ болѣе теплое помѣщеніе?“
— „Это отъ меня не зависитъ. Моя обязанность сторожить васъ.“ — Отдѣленный и надзиратель ушли.
