ный до такого же состоянія, какъ Копоненъ, я сдался бы.
Весь этотъ трагическій фарсъ съ контрабандой потерялъ для меня всякое значеніе, такъ какъ главное было, повидимому, еще впереди. Это я чувствовалъ интуитивно и угадывалъ по многимъ признакамъ.
Въ самомъ недалекомъ будущемъ мои предположенія, къ сожалѣнію, подтвердились.
На утро слѣдующаго дня — девятый день моего пребыванія въ тюрьмѣ, — меня перевели въ камеру № 92. Камера помѣщалась во второмъ этажѣ „особаго яруса“ и ея дверь выходила на желѣзную галлерею. Все устройство и размѣры моего новаго помѣщенія были такими же, какъ и у предыдущаго но было значительно чище, и самое главное, было свѣтло и, какъ будто бы, теплѣе, чѣмъ въ полуподвальномъ этажѣ. Возможно, что во второмъ этажѣ не было той ужасной сырости, которая меня такъ донимала въ камерѣ № 27, въ которой стѣны были всегда покрыты инеемъ. Возможно, что сказывалась уже весна и потеплѣло на улицѣ. Во всякомъ случаѣ отопленіе не дѣйствовало и въ новой камерѣ, и къ вечеру я уже пожалѣлъ о моемъ „склепѣ“, гдѣ у меня было два матраца, спасавшіе меня отъ холода. Первую ночь на новомъ мѣстѣ я провелъ въ обычной періодической бѣготнѣ по камерѣ, такъ какъ ночью сдѣлалось невыносимо холодно. Нечего было и думать просить о второмъ матрацѣ, такъ какъ дежурный надзиратель Семеновъ, тотъ самый, который меня впервые водворилъ въ камеру № 27, былъ ревностный служака, формалистъ и непроходимо глупъ. Но все-таки мой переводъ въ камеру № 92 означалъ облегченный режимъ, т. е. право получать передачу, и я надѣялся въ недалекомъ будущемъ получить изъ консульства все необходимое.
Такъ прошло 2 дня. Преодолѣвая отвращеніе, я уже „научился“ ѣсть тюремную пищу, и, какъ разъ собираясь поѣдать принесенный мнѣ ужинъ, я былъ вызванъ къ дежурному отдѣленному. Ничего не ожидая пріятнаго отъ такого вызова, я въ сопровожденіи надзирателя, поднялся на галлерею третьяго этажа, и
