Если таково положеніе ссыльныхъ въ менѣе отдаленныхъ частяхъ Россіи и Сибири, можно себѣ представить, каково оно въ такихъ мѣстностяхъ, какъ Олекминскъ, Верхоянскъ или Нижне-Колымскъ, деревушка, лежащая у устья Колымы за 68° широты и имѣющая лишь 190 жителей. Во всѣхъ этихъ деревушкахъ, состоящихъ нерѣдко всего изъ нѣсколькихъ домовъ, живутъ ссыльные, мученики, заживо-погребенные въ нихъ за то, что правительство не смогло выставить противъ нихъ никакого серьезнаго обвиненія. Пространствовавши цѣлые мѣсяцы по покрытымъ снѣгомъ горамъ, по замерзшимъ рѣкамъ, по тундрамъ, они заточены въ эти деревушки, гдѣ прозябаютъ лишь нѣсколько полуголодныхъ людей, промышляющихъ охотой. Не ограничиваясь ссылкой въ такія, казалось бы, достаточно глухія и угрюмыя мѣстности, правительство — какъ ни трудно этому повѣрить — высылаетъ нѣкоторыхъ административно-ссыльныхъ въ Якутскіе улусы, гдѣ имъ приходится жить въ юртахъ, вмѣстѣ съ якутами, нерѣдко страдающими самыми отвратительными накожными болѣзнями. „Мы живемъ во мракѣ“, — писалъ одинъ изъ нихъ своимъ друзьямъ, воспользовавшись поѣздкой охотника въ Верхоянскъ, откуда письму пришлось путешествовать 10 мѣсяцевъ, пока оно достигло Олекминска, — „мы живемъ во мракѣ и зажигаемъ свѣчи лишь на 1½ часа въ день; онѣ стоятъ черезчуръ дорого. Хлѣба совсѣмъ нѣтъ и мы питаемся рыбой. Мяса не достать ни за какую цѣну“. Другой писалъ: „Пишу вамъ, страдая отъ мучительныхъ болей, вслѣдствіе воспаленія надкостной плевы… Я просился въ госпиталь, но безуспѣшно. Не знаю, долго ли продолжатся мои мученія; единственное мое желаніе теперь какъ-нибудь избавиться отъ этой боли. Намъ не позволяютъ видаться другъ съ другомъ, хотя мы живемъ всего на разстояніи около 5 верстъ. Казна отпускаетъ намъ 4 руб. 50 коп. — въ мѣсяцъ“. Третій ссыльный писалъ около того же времени: „Спасибо вамъ, дорогіе друзья, за газеты, но, къ сожалѣнію, не могу читать ихъ: нѣтъ свѣчей и негдѣ купить ихъ. Моя цынга прогрессируетъ и такъ какъ нѣтъ надежды на переводъ, я надѣюсь умереть въ теченіи этой зимы“.
Если таково положение ссыльных в менее отдаленных частях России и Сибири, можно себе представить, каково оно в таких местностях, как Олекминск, Верхоянск или Нижне-Колымск, деревушка, лежащая у устья Колымы за 68° широты и имеющая лишь 190 жителей. Во всех этих деревушках, состоящих нередко всего из нескольких домов, живут ссыльные, мученики, заживо погребенные в них за то, что правительство не смогло выставить против них никакого серьезного обвинения. Пространствовавши целые месяцы по покрытым снегом горам, по замерзшим рекам, по тундрам, они заточены в эти деревушки, где прозябают лишь несколько полуголодных людей, промышляющих охотой. Не ограничиваясь ссылкой в такие, казалось бы, достаточно глухие и угрюмые местности, правительство — как ни трудно этому поверить — высылает некоторых административно-ссыльных в якутские улусы, где им приходится жить в юртах, вместе с якутами, нередко страдающими самыми отвратительными накожными болезнями. «Мы живем во мраке», — писал один из них своим друзьям, воспользовавшись поездкой охотника в Верхоянск, откуда письму пришлось путешествовать 10 месяцев, пока оно достигло Олекминска, — «мы живем во мраке и зажигаем свечи лишь на 1½ часа в день; они стоят чересчур дорого. Хлеба совсем нет и мы питаемся рыбой. Мяса не достать ни за какую цену». Другой писал: «Пишу вам, страдая от мучительных болей, вследствие воспаления надкостной плевы… Я просился в госпиталь, но безуспешно. Не знаю, долго ли продолжатся мои мучения; единственное мое желание теперь как-нибудь избавиться от этой боли. Нам не позволяют видаться друг с другом, хотя мы живем всего на расстоянии около 5 верст. Казна отпускает нам 4 руб. 50 коп. — в месяц». Третий ссыльный писал около того же времени: «Спасибо вам, дорогие друзья, за газеты, но, к сожалению, не могу читать их: нет свечей и негде купить их. Моя цинга прогрессирует и так как нет надежды на перевод, я надеюсь умереть в течение этой зимы».
