уничтоженіемъ метафизики, то получилось, повидимому, странное зрѣлище — образованнаго народа безъ метафизики, какъ бы вообще многообразно разукрашеннаго храма безъ Святого Святыхъ. Богословіе, бывшее ранѣе того хранителемъ умозрительныхъ таинствъ и — хотя бы зависимой отъ нихъ — метафизики, пренебрегло этою наукою ради чувства, практической популярности и исторической учености. Соотвѣтственно такому измѣненію исчезли тамъ и сямъ тѣ одинокіе, которые, принесенные въ жертву своимъ народомъ и удаленные отъ міра съ тою цѣлью, чтобы имѣли въ немъ мѣсто содержаніе вѣчнаго и исключительно ему, не ради пользы, а ради благодати, посвященная жизнь; исчезновеніе, которое можетъ быть разсматриваемо еще въ другой связи, отличной отъ вышеупомянутой, но представляющей по существу тожественное явленіе. Такимъ образомъ, послѣ изгнанія этого мрака, этого безцвѣтнаго занятія погруженнаго въ себя духа самимъ собою существованіе превратилось, повидимому, въ веселый міръ цвѣтовъ, между которыми, какъ извѣстно, нѣтъ черныхъ.
Логика не испытала такой печальной участи, какъ метафизика. Правда, тотъ' предразсудокъ, будто она учитъ мыслить — въ чемъ полагалась ранѣе ея польза, а тѣмъ самымъ и ея цѣль, подобно тому, какъ если бы изученіе анатоміи и физіологіи должно было научать переваривать пищу и двигаться — давно уже былъ отброшенъ, и духъ практики готовилъ ей судьбу не лучшую, чѣмъ ея сестрѣ. Тѣмъ не менѣе, вѣроятно ради нѣкоторой формальной полезности, за нею было сохранено мѣсто среди наукъ и даже среди предметовъ публичнаго преподаванія. Но этотъ лучшій жребій касается лишь внѣшняго положенія; ибо ея видъ и содержаніе остались такими же, какими они были унаслѣдованы вслѣдствіе давняго преданія, причемъ, однако, въ этой передачѣ она все болѣе тощала и худѣла; тотъ новый духъ, который овладѣвалъ наукою не менѣе, чѣмъ и дѣйствительностью, не оставлялъ въ ней еще никакого слѣда. Но вообще тщетный трудъ при измѣненіи субстанціальной формы духа пытаться сохранить формы прежняго образованія; онѣ оказываются увядшими листьями, которые спадаютъ при возникновеніи у ихъ основаній новыхъ почекъ.
Постепенно и наукѣ становится неудобнымъ игнорировать это общее измѣненіе. Незамѣтнымъ образомъ и къ самимъ противникамъ проникаютъ и усваиваются ими другія представленія, и если эти противники постоянно и остаются недоступными для источниковъ и принциповъ послѣднихъ и противо-рѣчатъ имъ, то все же они поддаются выводамъ изъ нихъ и не могутъ освободиться отъ ихъ вліянія; своему постоянно ослабѣвающему отрицательному отношенію къ нимъ они не могутъ никоимъ другимъ образомъ придавать бо́.іыпія важность и содержаніе иначе, какъ повторяя ихъ же въ новой обработкѣ представленій.
Съ другой стороны, уже прошло, повидимому, время того броженія, съ котораго начинается созданіе новаго. При первомъ своемъ появленіи оно стремится отнестись къ широко-распространенной систематизаціи прежняго принципа съ фанатическою враждебностью и отчасти боится потеряться въ частностяхъ,
уничтожением метафизики, то получилось, по-видимому, странное зрелище — образованного народа без метафизики, как бы вообще многообразно разукрашенного храма без Святого Святых. Богословие, бывшее ранее того хранителем умозрительных таинств и — хотя бы зависимой от них — метафизики, пренебрегло этою наукою ради чувства, практической популярности и исторической учености. Соответственно такому изменению исчезли там и сям те одинокие, которые, принесенные в жертву своим народом и удаленные от мира с тою целью, чтобы имели в нём место содержание вечного и исключительно ему, не ради пользы, а ради благодати, посвященная жизнь; исчезновение, которое может быть рассматриваемо еще в другой связи, отличной от вышеупомянутой, но представляющей по существу тожественное явление. Таким образом, после изгнания этого мрака, этого бесцветного занятия погруженного в себя духа самим собою существование превратилось, по-видимому, в веселый мир цветов, между которыми, как известно, нет черных.
Логика не испытала такой печальной участи, как метафизика. Правда, тот' предрассудок, будто она учит мыслить — в чём полагалась ранее её польза, а тем самым и её цель, подобно тому, как если бы изучение анатомии и физиологии должно было научать переваривать пищу и двигаться — давно уже был отброшен, и дух практики готовил ей судьбу не лучшую, чем её сестре. Тем не менее, вероятно ради некоторой формальной полезности, за нею было сохранено место среди наук и даже среди предметов публичного преподавания. Но этот лучший жребий касается лишь внешнего положения; ибо её вид и содержание остались такими же, какими они были унаследованы вследствие давнего предания, причем, однако, в этой передаче она всё более тощала и худела; тот новый дух, который овладевал наукою не менее, чем и действительностью, не оставлял в ней еще никакого следа. Но вообще тщетный труд при изменении субстанциальной формы духа пытаться сохранить формы прежнего образования; они оказываются увядшими листьями, которые спадают при возникновении у их оснований новых почек.
Постепенно и науке становится неудобным игнорировать это общее изменение. Незаметным образом и к самим противникам проникают и усваиваются ими другие представления, и если эти противники постоянно и остаются недоступными для источников и принципов последних и противо-речат им, то всё же они поддаются выводам из них и не могут освободиться от их влияния; своему постоянно ослабевающему отрицательному отношению к ним они не могут никоим другим образом придавать бо́.иыпия важность и содержание иначе, как повторяя их же в новой обработке представлений.
С другой стороны, уже прошло, по-видимому, время того брожения, с которого начинается создание нового. При первом своем появлении оно стремится отнестись к широко-распространенной систематизации прежнего принципа с фанатическою враждебностью и отчасти боится потеряться в частностях,
