ступая, они существуютъ другъ для друга въ образѣ обыкновенныхъ предметовъ. Самостоятельныя формы, т.-е. сознанія, погруженныя въ бытіе жизни, — такъ какъ сущій предметъ опредѣлился здѣсь, какъ жизнь, — они еще не завершили другъ для друга движенія абсолютной абстракціи, направленнаго на уничтоженіе всякаго непосредственнаго бытія и на сохраненіе только чисто отрицательнаго бытія равныхъ себѣ сознаніи, т.-е. еще не изобразили себѣ другъ друга чистымъ бытіемъ для себя, или самосознаніемъ. Каждое, правда, увѣренно въ самомъ себѣ, но не въ другомъ, а потому его собственная достовѣрность не обладаетъ истиной; она обладала бы истиной только, если бы его собственное бытіе для себя представлялось ему самостоятельнымъ предметомъ, пли, что то же, предметъ представлялся такою чистой собственной достовѣрностью. Но, по понятію признаванія, это возможно не иначе, какъ посредствомъ выполненія чистой абстракціи бытія для себя другимъ для него, а имъ для другого, каждымъ въ самомъ себѣ черезъ свое собственное дѣланіе, и снова черезъ дѣланіе другого.
Изобразить же себя чистой абстракціей самосознанія, значитъ, показать себя чистымъ отрицаніемъ своей предметности, или показать себя не привязаннымъ ни къ какому опредѣленному наличному бытію, ни къ общей единичности наличнаго бытія вообще, т.-е. не-нривязаннымъ къ жизни. Такое изображеніе есть двойное дѣланіе: дѣланіе другого, и свое собственное. Поскольку оно есть дѣланіе другого, каждое направлено къ смерти другого. Но тутъ же налицо и собственное дѣланіе, потому что дѣланіе самосознанія, къ смерти котораго направлено другое, заключаетъ въ себѣ жертву собственной жизнью. Такимъ образомъ, отношенія обоихъ самосознаній опредѣляются такъ, что они сами себя и другъ друга утверждаютъ борьбою не на жизнь, а на смерть. Они должны вступить въ эту борьбу, потому что они должны въ другомъ и въ самихъ себѣ возвысить до истины собственную достовѣрность бы тія-для-себя. И только жертва собственной жизнью доказываетъ свободу, доказываетъ, что сущность самосознанія есть не бытіе, не непосредственный образъ, въ какомъ оно проявляется, не его погруженность въ просторѣ жизни, а что въ ней нѣтъ ничего наличнаго, что бы не было для нея исчезающимъ моментомъ, что она есть только чистое бытіе для себя. Индивидъ, который не рисковалъ жизнью, правда, можетъ быть признанъ личностью, но онъ не достигъ истины этого признаннаго бытія, какъ независимаго самосознанія. Какъ каждое жертвуетъ собственной жизнью, такъ оно должно идти и къ смерти другого, потому что другое имѣетъ для него не больше значенія, чѣмъ оно само. Его собственная сущность представляется ему другимъ, оно во внѣ себя, и оно должно спять свое бытіе внѣ себя; другое есть многообразное, сущее сознаніе, оно должно созерцать свое инобытіе какъ чистое бытіе для себя, или какъ абсолютное отрицаніе.
Но это оправданіе посредствомъ смерти, снимаетъ и истину, которая должна была слѣдовать изъ нея, а вмѣстѣ съ нею и свою собственную достовѣрность вообще; потому что если естественное состояніе сознанія есть жизнь, самостоятельность безъ абсолютной отрицательности, то смерть есть естественное отрицаніе сознанія, отрицаніе безъ самостоятельности, лишенное такимъ образомъ требуемаго значенія признанности. Правда, смертью достигается увѣренность, что оба рисковали своею жизнью и презирали ее въ себѣ и въ другомъ; но не для тѣхъ, кто устоялъ
ступая, они существуют друг для друга в образе обыкновенных предметов. Самостоятельные формы, т. е. сознания, погруженные в бытие жизни, — так как сущий предмет определился здесь, как жизнь, — они еще не завершили друг для друга движения абсолютной абстракции, направленного на уничтожение всякого непосредственного бытия и на сохранение только чисто отрицательного бытия равных себе сознании, т. е. еще не изобразили себе друг друга чистым бытием для себя, или самосознанием. Каждое, правда, уверенно в самом себе, но не в другом, а потому его собственная достоверность не обладает истиной; она обладала бы истиной только, если бы его собственное бытие для себя представлялось ему самостоятельным предметом, пли, что то же, предмет представлялся такою чистой собственной достоверностью. Но, по понятию признавания, это возможно не иначе, как посредством выполнения чистой абстракции бытия для себя другим для него, а им для другого, каждым в самом себе через свое собственное делание, и снова через делание другого.
Изобразить же себя чистой абстракцией самосознания, значит, показать себя чистым отрицанием своей предметности, или показать себя не привязанным ни к какому определенному наличному бытию, ни к общей единичности наличного бытия вообще, т. е. не-нривязанным к жизни. Такое изображение есть двойное делание: делание другого, и свое собственное. Поскольку оно есть делание другого, каждое направлено к смерти другого. Но тут же налицо и собственное делание, потому что делание самосознания, к смерти которого направлено другое, заключает в себе жертву собственной жизнью. Таким образом, отношения обоих самосознаний определяются так, что они сами себя и друг друга утверждают борьбою не на жизнь, а на смерть. Они должны вступить в эту борьбу, потому что они должны в другом и в самих себе возвысить до истины собственную достоверность бы тия-для-себя. И только жертва собственной жизнью доказывает свободу, доказывает, что сущность самосознания есть не бытие, не непосредственный образ, в каком оно проявляется, не его погруженность в просторе жизни, а что в ней нет ничего наличного, что бы не было для неё исчезающим моментом, что она есть только чистое бытие для себя. Индивид, который не рисковал жизнью, правда, может быть признан личностью, но он не достиг истины этого признанного бытия, как независимого самосознания. Как каждое жертвует собственной жизнью, так оно должно идти и к смерти другого, потому что другое имеет для него не больше значения, чем оно само. Его собственная сущность представляется ему другим, оно во вне себя, и оно должно спять свое бытие вне себя; другое есть многообразное, сущее сознание, оно должно созерцать свое инобытие как чистое бытие для себя, или как абсолютное отрицание.
Но это оправдание посредством смерти, снимает и истину, которая должна была следовать из неё, а вместе с нею и свою собственную достоверность вообще; потому что если естественное состояние сознания есть жизнь, самостоятельность без абсолютной отрицательности, то смерть есть естественное отрицание сознания, отрицание без самостоятельности, лишенное таким образом требуемого значения признанности. Правда, смертью достигается уверенность, что оба рисковали своею жизнью и презирали ее в себе и в другом; но не для тех, кто устоял
