видѣли раньше, исчезалъ въ правовомъ состояніи, т.-е. въ положеніи: самость, какъ таковая, т.-е. какъ абстрактная личность есть абсолютная сущность. Въ нравственной жизни самость утопаетъ въ духѣ своего народа, она есть завершившаяся всеобщность. Однако, простая единичность подымается изъ этого содержанія, и безразсудство ея очищаетъ ее до лица, до отвлеченной всеобщности права. Въ послѣдней теряется реальность нравственнаго духа, безсодержательные духи народныхъ индивидовъ собраны въ одинъ пантеонъ; не въ пантеонъ представленія, безсильныя формы котораго предоставляютъ всѣмъ свободу, но въ пантеонъ отвлеченной всеобщности, т.-е. чистой мысли, которая лишаетъ ихъ тѣла и сообщаетъ неодухотворенной самости, т.-е. единичному лицу, бытіе въ себѣ и для себя.
Но эта самость, благодаря своей пустотѣ, освободила содержаніе. Сознаніе есть сущность лишь внутри себя; собственное его наличное бытіе, т.-е. правовая признанность лица, есть ненанолненная абстракція. Сознаніе, слѣдовательно, обладаетъ скорѣе всего лишь мыслью о себѣ самомъ, или же, существуя въ наличности и зная себя, какъ предметъ, оно недѣйствительно. Поэтому это есть лишь стоическая самостоятельность мышленія, которая, проходя движеніе скептическаго сознанія, находитъ свою истину въ той формѣ, которая была названа несчастнымъ самосознаніемъ.
Несчастное самосознаніе знаетъ, какой оборотъ получаетъ дѣйствительная значимость абстрактнаго лица, а также значимость его въ чистой мысли. Оно знаетъ, что такая значимость, напротивъ того, есть полная потеря, оно само есть эта сознающая себя утрата и отреченіе его знанія отъ себя. — Мы видимъ, что это несчастное сознаніе образуетъ противоположную сторону и завершеніе въ себѣ совершенно счастливаго, т.-е. комическаго сознанія. Въ послѣднее возвращается вся божественная сущность, оно есть совершенное отреченіе субстанціи. Первое же, наоборотъ, есть трагическій рокъ собственной достовѣрности, которая должна быть въ себѣ и для себя. Это есть сознаніе потери всякой существенности въ этой собственной достовѣрности и потери, именно, этого знанія о себѣ, т.-е. субстанціи, какъ самости; это есть страданіе, выражаемое жестокими словами: богъ умеръ.
Въ правовомъ состояніи нравственный міръ и религія его исчезаютъ въ комическомъ сознаніи, а несчастное сознаніе есть знаніе всей этой потери. Самоцѣнность собственной непосредственной личности потеряна несчастнымъ сознаніемъ такъ же, какъ и самоцѣнность его опосредствованной, т.-е. мыслимой, личности. Умолкло упованіе на вѣчные законы боговъ, какъ умолкли и оракулы, знавшіе случайное. Статуи теперь уже трупы, отъ которыхъ отлетѣла оживляя ихъ душа, а гимны — слова, покинутыя вѣрой; въ явствахъ боговъ нѣтъ духовной пищи и питья, и изъ ихъ игръ и празднествъ сознаніе не почерпаетъ радостнаго единства себя съ сущностью. Произведеніямъ музъ не достаетъ силы духа, которая получала увѣренность въ себѣ въ борьбѣ боговъ и людей. Они теперь то, что они суть для насъ, — сорванные съ дерева прекрасные плоды, посланные намъ благопріятной судьбою, представляемой въ образѣ дѣвушки. Нѣтъ больше дѣйствительной жизни въ ихъ наличномъ бытіи, нѣтъ дерева, на которомъ они росли, нѣтъ земли и элементовъ, составляющихъ ихъ субстанцію, ни климата, который создавалъ ихъ опредѣленность, ни смѣны временъ года, которыя управляли процессомъ ихъ возникнове
видели раньше, исчезал в правовом состоянии, т. е. в положении: самость, как таковая, т. е. как абстрактная личность есть абсолютная сущность. В нравственной жизни самость утопает в духе своего народа, она есть завершившаяся всеобщность. Однако, простая единичность подымается из этого содержания, и безрассудство её очищает ее до лица, до отвлеченной всеобщности права. В последней теряется реальность нравственного духа, бессодержательные духи народных индивидов собраны в один пантеон; не в пантеон представления, бессильные формы которого предоставляют всем свободу, но в пантеон отвлеченной всеобщности, т. е. чистой мысли, которая лишает их тела и сообщает неодухотворенной самости, т. е. единичному лицу, бытие в себе и для себя.
Но эта самость, благодаря своей пустоте, освободила содержание. Сознание есть сущность лишь внутри себя; собственное его наличное бытие, т. е. правовая признанность лица, есть ненанолненная абстракция. Сознание, следовательно, обладает скорее всего лишь мыслью о себе самом, или же, существуя в наличности и зная себя, как предмет, оно недействительно. Поэтому это есть лишь стоическая самостоятельность мышления, которая, проходя движение скептического сознания, находит свою истину в той форме, которая была названа несчастным самосознанием.
Несчастное самосознание знает, какой оборот получает действительная значимость абстрактного лица, а также значимость его в чистой мысли. Оно знает, что такая значимость, напротив того, есть полная потеря, оно само есть эта сознающая себя утрата и отречение его знания от себя. — Мы видим, что это несчастное сознание образует противоположную сторону и завершение в себе совершенно счастливого, т. е. комического сознания. В последнее возвращается вся божественная сущность, оно есть совершенное отречение субстанции. Первое же, наоборот, есть трагический рок собственной достоверности, которая должна быть в себе и для себя. Это есть сознание потери всякой существенности в этой собственной достоверности и потери, именно, этого знания о себе, т. е. субстанции, как самости; это есть страдание, выражаемое жестокими словами: бог умер.
В правовом состоянии нравственный мир и религия его исчезают в комическом сознании, а несчастное сознание есть знание всей этой потери. Самоценность собственной непосредственной личности потеряна несчастным сознанием так же, как и самоценность его опосредствованной, т. е. мыслимой, личности. Умолкло упование на вечные законы богов, как умолкли и оракулы, знавшие случайное. Статуи теперь уже трупы, от которых отлетела оживляя их душа, а гимны — слова, покинутые верой; в явствах богов нет духовной пищи и питья, и из их игр и празднеств сознание не почерпает радостного единства себя с сущностью. Произведениям муз не достает силы духа, которая получала уверенность в себе в борьбе богов и людей. Они теперь то, что они суть для нас, — сорванные с дерева прекрасные плоды, посланные нам благоприятной судьбою, представляемой в образе девушки. Нет больше действительной жизни в их наличном бытии, нет дерева, на котором они росли, нет земли и элементов, составляющих их субстанцию, ни климата, который создавал их определенность, ни смены времен года, которые управляли процессом их возникнове
