дѣленной группировкѣ и умѣть высказать о немъ правильное рѣшеніе и строгое сужденіе. Но это начало образованія сейчасъ же приготовляетъ мѣсто дѣйствительному наполненію жизни, что и вводитъ въ опытъ самого дѣла; и если къ этому присоединяется углубленіе понятія, взятаго во всей его строгости, то такое знаніе и обсужденіе сохраняетъ въ разсужденіи свое надлежащее мѣсто.
Однако, настоящая форма, въ которой существуетъ истина, можетъ быть только ея научной системой. Я поставилъ себѣ цѣлью доработать надъ тѣмъ, чтобы философія приняла форму науки, чтобы она могла покинуть имя любви къ знанію и стать дѣйствительнымъ знаніемъ. Внутренняя необходимость для знанія 6juTb наукой лежитъ въ его природѣ, однако полное объясненіе этого можетъ дать лишь изложеніе самой философіи. Внѣшняя же необходимость, поскольку она, при отвлеченіи отъ случайности лица и индивидуальныхъ побужденій, понимается въ общемъ смыслѣ, представляетъ собою то же самое, что я внутренняя, именно въ той же формѣ, какъ время представляетъ наличное бытіе своихъ моментовъ. Доказательство того, что наступило время возвысить фило софію до науки, могло бы служить поэтому единственно истиннымъ оправданіемъ попытокъ, преслѣдующихъ эту цѣль, потому что оно обосновывало бы необходимость постановки такой цѣли и вмѣстѣ съ тѣмъ оно осуществляло бы ее.
2. Утвержденіе, что настоящая форма истины состоитъ въ научности или — что то же самое — что истина только въ понятіи имѣетъ элементъ существованія я знаю, кажется, стоящимъ^ въ противорѣчіи съ представленіемъ, имѣющимъ слишкомъ большое притязаніе и распространеніе въ убѣжденіяхъ нашего вѣка, и со слѣдствіями, вытекающими изъ него. Поэтому объясненіе такого противорѣчія кажется не лишнимъ; пусть даже оно представляетъ собою не что иное, какъ простое увѣреніе — такое же, какъ то, противъ чего оно направлено.
Именно, если истина существуетъ только въ томъ или, вѣрнѣе, существуетъ какъ то, что называется то созерцаніемъ, то непосредственнымъ знаніемъ абсолютнаго, религіей, бытіемъ — не въ центрѣ божественной любви, но бытіемъ самого абсолюта, то для изложенія философіи требуется скорѣе форма, противоположная формѣ понятія. Абсолютное должно не пониматься, а чувствоваться и созерцаться; не его понятіе, а его чувство и созерцаніе должны называться и высказываться 1).
Если появленіе такого требованія понять въ его болѣе общей связи и обратить вниманіе на ту ступень, на которой самосознающій духъ теперь стоить, то очевидно, что онъ поднялся надъ субстанціональной жизнью, которую онъ раньше велъ въ сферѣ мышленія, — надъ этой непосредственностью своей вѣры, надъ удовлетвореніемъ и увѣренностью въ достовѣрности своего согласія съ сущностью и общей, внутренней и внѣшней, наличностью ея, въ достовѣрности, которую сознаніе имѣло раньше. Онъ не только поднялся надъ этимъ, перейдя въ другую крайность безъ субстанціональной рефлексіи надъ самимъ собою, но также выступилъ и за предѣлы послѣдней. Его жизнь существенная для него не только утрачена, но онъ сознаетъ также эту утрату и конечность, составляющую его содержаніе. Отвращая
9 Защитниками оспариваемаго здѣсь взгляда являются Якоби и романтики Шлегель и Шлейермахеръ.
деленной группировке и уметь высказать о нём правильное решение и строгое суждение. Но это начало образования сейчас же приготовляет место действительному наполнению жизни, что и вводит в опыт самого дела; и если к этому присоединяется углубление понятия, взятого во всей его строгости, то такое знание и обсуждение сохраняет в рассуждении свое надлежащее место.
Однако, настоящая форма, в которой существует истина, может быть только её научной системой. Я поставил себе целью доработать над тем, чтобы философия приняла форму науки, чтобы она могла покинуть имя любви к знанию и стать действительным знанием. Внутренняя необходимость для знания 6juTb наукой лежит в его природе, однако полное объяснение этого может дать лишь изложение самой философии. Внешняя же необходимость, поскольку она, при отвлечении от случайности лица и индивидуальных побуждений, понимается в общем смысле, представляет собою то же самое, что я внутренняя, именно в той же форме, как время представляет наличное бытие своих моментов. Доказательство того, что наступило время возвысить фило софию до науки, могло бы служить поэтому единственно истинным оправданием попыток, преследующих эту цель, потому что оно обосновывало бы необходимость постановки такой цели и вместе с тем оно осуществляло бы ее.
2. Утверждение, что настоящая форма истины состоит в научности или — что то же самое — что истина только в понятии имеет элемент существования я знаю, кажется, стоящим^ в противоречии с представлением, имеющим слишком большое притязание и распространение в убеждениях нашего века, и со следствиями, вытекающими из него. Поэтому объяснение такого противоречия кажется не лишним; пусть даже оно представляет собою не что иное, как простое уверение — такое же, как то, против чего оно направлено.
Именно, если истина существует только в том или, вернее, существует как то, что называется то созерцанием, то непосредственным знанием абсолютного, религией, бытием — не в центре божественной любви, но бытием самого абсолюта, то для изложения философии требуется скорее форма, противоположная форме понятия. Абсолютное должно не пониматься, а чувствоваться и созерцаться; не его понятие, а его чувство и созерцание должны называться и высказываться 1).
Если появление такого требования понять в его более общей связи и обратить внимание на ту ступень, на которой самосознающий дух теперь стоить, то очевидно, что он поднялся над субстанциональной жизнью, которую он раньше вел в сфере мышления, — над этой непосредственностью своей веры, над удовлетворением и уверенностью в достоверности своего согласия с сущностью и общей, внутренней и внешней, наличностью её, в достоверности, которую сознание имело раньше. Он не только поднялся над этим, перейдя в другую крайность без субстанциональной рефлексии над самим собою, но также выступил и за пределы последней. Его жизнь существенная для него не только утрачена, но он сознает также эту утрату и конечность, составляющую его содержание. Отвращая
9 Защитниками оспариваемого здесь взгляда являются Якоби и романтики Шлегель и Шлейермахер.
