самъ входитъ въ опредѣленія и представляетъ ихъ душу, второй субъектъ, именно знающее "я“, находитъ его еще въ предикатѣ, хотя и желаетъ уже покончить съ нимъ и, выйдя за его предѣлы, возвратиться въ себя. Поэтому вмѣсто того, чтобы быть въ движеніи предиката дѣйствующимъ, подобно резонерству, которое прилагало бы первому субъекту тотъ или другой предикатъ, знающее "я" имѣетъ дѣло съ самостью содержанія, должно существовать не для себя, но совмѣстно съ этимъ содержаніемъ.
Сказанное формально можетъ быть выражено такъ, что природа сужденія или положенія вообще, заключающая въ себѣ различіе субъекта и предиката, разрушается умозрительнымъ положеніемъ, и тожественное положеніе, въ которое превращается первое, содержитъ обратный толчекъ къ установленію отношенія различія. — Этотъ конфликтъ формы положенія вообще и единства понятія, разрушающаго ее, напоминаетъ тотъ, какой находитъ мѣсто въ ритмѣ между размѣромъ стиха и удареніемъ. Ритмъ является какъ нѣчто среднее, парящее между ними, и какъ объединеніе обоихъ. Также и въ философскомъ сужденіи тожество субъекта и предиката не должно отрицать ихъ различіе, выражаемое въ формѣ положенія, но ихъ единство должно явиться въ формѣ гармоніи. Форма сужденія есть явленіе опредѣленнаго значенія или удареніе, которое различаетъ свое осуществленіе; единство же, въ которомъ такое удареніе стушевывается, состоитъ въ томъ, что предикатъ выражаетъ субстанцію и самъ субъектъ падаетъ во всеобщее.
Пояснимъ сказанное примѣромъ. Возьмемъ положеніе: Богъ есть бытіе; въ немъ предикатъ — бытіе; онъ имѣетъ субстанціональное значеніе, въ которомъ субъектъ расплывается. Бытіе должно быть не предикатомъ, а сущностью; вслѣдствіе этого, повидимому, Богъ перестаетъ быть тѣмъ, что онъ долженъ представлять собою по мѣсту, занимаемому въ сужденіи, именно, перестаетъ быть устойчивымъ субъектомъ. — Мышленіе вмѣсто того, чтобы идти дальше въ переходѣ отъ субъекта къ предикату, чувствуетъ себя въ затрудненіи, такъ какъ субъектъ исчезъ, и, почувствовавъ отсутствіе субъекта, возвращается обратно къ мысли о немъ; другими словами, такъ какъ самъ предикатъ высказывается какъ субъектъ, какъ бытіе, какъ сущность, чѣмъ природа субъекта исчерпывается, то мышленіе непосредственно находитъ субъекта въ предикатѣ, и теперь вмѣсто того, чтобы, придя въ себя, получить свободу разсужденія относительно предиката, мышленіе углублено еще въ содержаніе, или, по крайней мѣрѣ, имѣется требованіе, чтобы оно углубилось въ него. — Равнымъ образомъ, если говорятъ: дѣйствительное есть всеобщее, то дѣйствительное, какъ субъектъ, пропадаетъ въ своемъ предикатѣ. Всеобщее должно имѣть не только значеніе предиката, не только требуется, чтобы сужденіе высказывало, что дѣйствительное всеобще, но всеобщее должно выражать сущность дѣйствительнаго. — Мышленіе поэтому утрачиваетъ свое устойчивое предметное основаніе, которое оно имѣло въ субъектѣ, въ предикатѣ обратно отбрасывается къ субъекту, но возвращается при этомъ не въ себя, а въ субъектъ содержанія. — ' ’
На этомъ непривычномъ препятствіи покоятся большею частью жалобы на непонятность философскихъ сочиненій въ томъ случаѣ, если въ индивидѣ имѣются на лицо всѣ прочія условія образованія, необходимыя для ихъ пониманія. Мы усматриваемъ въ сказанномъ основаніе совершенно опредѣленнаго упрека, который фи
сам входит в определения и представляет их душу, второй субъект, именно знающее "я“, находит его еще в предикате, хотя и желает уже покончить с ним и, выйдя за его пределы, возвратиться в себя. Поэтому вместо того, чтобы быть в движении предиката действующим, подобно резонерству, которое прилагало бы первому субъекту тот или другой предикат, знающее "я" имеет дело с самостью содержания, должно существовать не для себя, но совместно с этим содержанием.
Сказанное формально может быть выражено так, что природа суждения или положения вообще, заключающая в себе различие субъекта и предиката, разрушается умозрительным положением, и тожественное положение, в которое превращается первое, содержит обратный толчек к установлению отношения различия. — Этот конфликт формы положения вообще и единства понятия, разрушающего ее, напоминает тот, какой находит место в ритме между размером стиха и ударением. Ритм является как нечто среднее, парящее между ними, и как объединение обоих. Также и в философском суждении тожество субъекта и предиката не должно отрицать их различие, выражаемое в форме положения, но их единство должно явиться в форме гармонии. Форма суждения есть явление определенного значения или ударение, которое различает свое осуществление; единство же, в котором такое ударение стушевывается, состоит в том, что предикат выражает субстанцию и сам субъект падает во всеобщее.
Поясним сказанное примером. Возьмем положение: Бог есть бытие; в нём предикат — бытие; он имеет субстанциональное значение, в котором субъект расплывается. Бытие должно быть не предикатом, а сущностью; вследствие этого, по-видимому, Бог перестает быть тем, что он должен представлять собою по месту, занимаемому в суждении, именно, перестает быть устойчивым субъектом. — Мышление вместо того, чтобы идти дальше в переходе от субъекта к предикату, чувствует себя в затруднении, так как субъект исчез, и, почувствовав отсутствие субъекта, возвращается обратно к мысли о нём; другими словами, так как сам предикат высказывается как субъект, как бытие, как сущность, чем природа субъекта исчерпывается, то мышление непосредственно находит субъекта в предикате, и теперь вместо того, чтобы, придя в себя, получить свободу рассуждения относительно предиката, мышление углублено еще в содержание, или, по крайней мере, имеется требование, чтобы оно углубилось в него. — Равным образом, если говорят: действительное есть всеобщее, то действительное, как субъект, пропадает в своем предикате. Всеобщее должно иметь не только значение предиката, не только требуется, чтобы суждение высказывало, что действительное всеобще, но всеобщее должно выражать сущность действительного. — Мышление поэтому утрачивает свое устойчивое предметное основание, которое оно имело в субъекте, в предикате обратно отбрасывается к субъекту, но возвращается при этом не в себя, а в субъект содержания. — ' ’
На этом непривычном препятствии покоятся большею частью жалобы на непонятность философских сочинений в том случае, если в индивиде имеются на лицо все прочие условия образования, необходимые для их понимания. Мы усматриваем в сказанном основание совершенно определенного упрека, который фи
