чты, чувство животное и испорченное, чистое и высокое, геройскія дѣла и злодѣянія, умъ и безуме, насиліе и страдальческую покорность, короче — всё человѣческое общество съ его чудесами, глупостями, гадостями и свѣтлыми сторонами» и, прибавивъ ещё мы всюду бурныя стремленія, гигантскую фантазію и энергическія картины, ни красоты и художественнаго пріёма — нигдѣ. Стремленія Клингера, сначала пылкія и полныя любви, а потомъ, мало-по-малу, остывшія до стоицизма, ясно выражаются и въ «Размышленіяхъ и идеяхъ о различныхъ предметахъ жизни и литературы», которыми онъ заключилъ своё авторство.»
Клингеръ скончался 25-го февраля 1831 года, въ Петербургѣ, отъ холеры. Полное собраніе его сочиненій издано въ 1809 году, въ Кенигсбергѣ, въ двѣнадцати томахъ, а въ сороковыхъ годахъ вышло вторыхъ исправленнымъ и дополненнымъ изданіемъ. Замѣчательно, что Клингеръ, печатавшій, во всё продолженіе своего тридцатилѣтняго пребыванія въ Россіи, на службѣ и въ отставкѣ, всё написанное имъ исключительно заграницей, самъ хлопоталъ предъ русскимъ правительствомъ о запрещеніи ввоза своихъ сочиненій въ Россію.
Вильдъ. Эй! давай бѣсноваться и шумѣть, чтобъ чувства кружились, какъ кровельные флюгеры въ бурю! Дикая скачка обдала меня такихъ восторгомъ, что я положительно начинаю чувствовать себя лучше. Проскакать столько сотъ миль, чтобы ты забылось отъ шума, безумное сердце! О, ты должно быть мнѣ благодарно за это! Ха, ха! бушуй и наслаждайся сумятицей! (Блазію.) Ну, каково тебѣ?
Блазій. Убирайся къ чорту! прійдётъ ли моя донна?
Ла-Фэ. Увлекайся иллюзіей, дуракъ — и ты увидишь, какъ я мигомъ подцѣплю её. Да здравствуетъ иллюзія! О, чары моей фантазіи, я странствую по розовымъ садамъ, водимый рукою Филиды.
Вильдъ. Не расплывайся, глупый малый!
Ла-Фэ. Хочешь, я сейчасъ превращу эту гнилую избёнку, вмѣстѣ съ развалившейся башней, въ замокъ фей? О, очарованіе! о, чары фантазіи! (прислушиваясь.) Что за восхитительныя симфоніи духовъ доходятъ до моего слуха? Клянусь Амуромъ, я готовъ влюбиться въ старую хрычовку, жить въ сгнивающей избѣ, погружать мои нѣжные члены въ вонючую навозную кучу, лишь бы только ублаготворить мою фантазію. Нѣтъ ли здѣсь какой-нибудь старой вѣдьмы, за которой я могъ бы приволокнуться? Ея морщины будутъ для меня извилинами красоты; ея выдающіеся старые зубы будутъ мнѣ казаться колоннами въ храмѣ Діаны; ея отвисшія, кожаныя груди превзойдутъ въ моихъ глазахъ грудь Елены. О, меня не трудно довести до такого состоянія! О, моя фантастическая богиня! Вильдъ, я могу похвастаться, что держалъ себя храбро въ продолженіи всего путешествія. Я видѣлъ и чувствовалъ вещи, какихъ не пробовалъ ни одинъ ротъ, не нюхалъ ни одинъ носъ, не видѣлъ ни одинъ глазъ и не постигъ ни одинъ ухъ.
Вильдъ. Въ особенности въ то время, когда я завязалъ тебѣ глаза. Ха, ха!
Ла-Фэ. Къ чорту, чудовище! Но скажи мнѣ: гдѣ, въ какой части свѣта находимся мы? Въ Лондонѣ?
Вильдъ. Конечно. Развѣ ты не замѣтилъ, что мы садились на корабль? Впрочемъ, ты страдалъ въ это время морскою болѣзнью.
Ла-Фэ. Ничего не знаю, ни въ чёмъ неповиненъ. Живъ еще мой отецъ? Пошли-ка ему вѣсточку, Вильдъ, что его сынъ живъ и только-что вернулся изъ Пиренеевъ, изъ Фрисландіи. Больше ничего.
Вильдъ. Изъ Фрисландіи?
Ла-Фэ. Въ какой же части города мы находимся?
Вильдъ. Въ замкѣ фей, Ла-Фэ. Развѣ ты не видишь золотого неба, амуровъ и амуретовъ, дамъ и карликовъ?
Ла-Фэ. Завяжи мнѣ глаза! (Вильдъ завязываетъ ему глаза.) Вильдъ, оселъ! Вальдъ, подлецъ! не такъ крѣпко. (Вильдъ развязываетъ платокъ.) Ну, Блазій, дорогой, ядовитый, больной Блазій — гдѣ мы?
Блазій. Почёмъ я знаю?
Вильдъ. Чтобы вывести васъ изъ недоумѣнія, я скажу вамъ прямо, что я провёзъ васъ изъ Россіи въ Испанію, думая, что испанская нація начинаетъ войну съ Великимъ Моголомъ. Но испанская нація, какъ во всёмъ, такъ и въ
