вавшейся новой кафедре юридических наук, он мог быть и при нём назначен старшим профессором, или получить то же звание по другому предмету, «ибо он с отличием кончил курс в университете и по словесному факультету и был старшим учителем словесных наук в Киевской гимназии не по искательству, а по письменному приглашению из училищного комитета Харьковского университета.
Последнее объяснение Белоусова должно признать справедливым, так как оно вполне согласно с содержанием обольстительных писем Моисеева, приложенных к делу, и не противоречит показаниям Билевича. Понятно, что Белоусов желал получить звание старшего профессора, особенно по соображению достоинств лиц, которые им уже пользовались. Понятно также, что он, при своей обстановке в Киеве, не находил особенных побуждений к перемещению в Нежин; понятно, наконец, что Орлай, искавший повсюду кандидатов на профессорство и имевший обширные связи в Киеве, узнав о Белоусове, как достойном преподавателе, употреблял все средства привлечь его в Нежин и не скупился на обещания, даже «выходившие за пределы учёной службы». Из внимательного же разбора всех препирательств между Билевичем и Белоусовым, разрешившихся злокачественным доносом и следствием, можно вывести также, кажется, верное заключение, что последний обладал неумеренным самолюбием, что, вследствие того, он, смотрел свысока на своих сослуживцев, не стеснялся оскорблением их самолюбия, пользуясь каждым к тому случаем. «С начала вступления в должность, писал Билевич в конференцию, Белоусов наносил мне различные неприятности и оскорбления, которые я переносил терпеливо. Так в июне 1826 года, на экзамене учеников из государственного хозяйства, он нанёс мне тяжкую обиду, сказав: «я вижу, что ни ученики, ни профессор ничего не знают»; на экзамене в июне следующего года, на моё замечание, что не место и не время заводить диспуты о системах преподавания, Белоусов, подошедши к ученикам и взяв из рук ученика Бороздина «Записки», стал изъяснять оные, к обиде моей, в превратном смысле, называя оные глупыми и бестолковыми; в конференции же 4-го июля 1827 года он «делал похвалки меня выгнать из гимназии, говоря, что давно 6ы уже это сделал, но только жалеет моего семейства». Оскорблённое самолюбие, воспламенённое непримиримою враждою, искало повода объявить войну оскорбителю на быть или не быть, а вместе с тем и средства погубить врага и остановилось на средстве действительно вернейшем: на обвинении профессора в вольнодумстве. «Нет сильнейшего против профессора обвинения», справедливо заметил Белоусов в одном из своих рапортов, «как обвинение в вольнодумстве».
Поступив в Нежинскую гимназию, Белоусов читал естественное, государственное и народное право, а также римское право с его историей. Курс был, очевидно, весьма краткий и сжатый. Для ознакомления с ним в немногих словах, укажем, по его конспектам, с определением времени помесячно, на курс 1826/7 учебного года в седь-
