только в классах, но и в музеях; а посему, если б в них оказалось что-либо вредное, основанное на собственных моих мыслях, тогда бы я старался их скрывать, как между тем господин инспектор мог во всякое время их рассмотреть, меня предостеречь, дурное исправить или уничтожить; но я напротив ни от кого никакого замечания не получал и не слышал. Если же я и диктовал в музеях ученикам свои записки, то оные составлены были или почерпнуты в классах, а посему я и полагал, что в тетрадях моих, содержащих классические мои замечания, не могло быть ничего вредного. При сем нахожу нужным объяснить и то, что до призыва меня в конференцию был я у профессора Зингера, с которым я советовался, что мне отвечать, и который, прежде о таковом призыве меня предуведомив, совершенно расположил меня к изъяснению вышеупомянутых показаний и уверял меня, что я не могу подвергнуться за то никакой ответственности». В заключение, Кукольник изъявляет готовность подтвердить присягой истину своих настоящих показаний.
Признание однако не помогло — и Кукольник дорого поплатился за свой увлечение. Окончательный экзамен, как и должно было ожидать, он сдал с отличием и конференция большинством своих членов, не смотря на резкий протест, заявленный письменно Моисеевым, Никольским и Билевичем, определила предоставить ему чин XII-го класса и наградить золотой медалью. Определение конференции было представлено на благоусмотрение министра. Долго пришлось ждать решения: только в феврале 1831 года, по окончательном решении дела о вольнодумстве, состоялась резолюция министра. «По случаю открывшихся беспорядков в гимназии», сообщает попечитель, «по которым обвиняемы были Кукольник и Родзянко, утверждение их в классных чинах было его светлостью отложено до времени. Ныне господин министр соглашается дозволить Родзянке выдачу свидетельства на присуждённый ему XII-й класс, а Кукольнику дать просто свидетельство о том, каким предметам и с каким успехом он обучался, без назначения класса; медалей же не выдавать ни тому, ни другому. Вследствие чего, предлагаю конференции к немедленному исполнению сего».
Наконец, в феврале 1830 года прибыл из Петербурга в Нежин, для секретного следствия по делу о вольнодумстве и для обревизования гимназии во всех её частях, командированный министром член Главного Правления Училищ действительный статский советник Эммануил Богданович Адеркас. От 5-го февраля министр предписывает директору «во всё время пребывания господина Адеркаса в Нежине находиться в полной от него зависимости и все приказания его исполнять в точности и немедленно».
Ознакомившись с делом ещё в Петербурге, Адеркас, немедленно по прибытии в Нежин, предложил всем прикосновенным к делу лицам доставить дополнительные сведения, а директору — представить общее и подробное заключение по всему содержанию дела. Я не буду останавливаться на дополнительных показаниях преподавателей, так как они не прибавляют почти ничего к известному содержанию дела.
