она оставалась одна, совсѣмъ одна, то цѣловала нѣкоторый изъ нихъ, какъ потихоньку цѣлуютъ волоса дорогого покойника.
Нѣсколько разъ, войдя неожиданно, Жанна заставала ее плачущей горькими слезами. „Что съ тобой, мама?“ — спрашивала она. И баронесса послѣ долгаго вздоха отвѣчала:
— Это все надѣлали мои реликвіи. Вспоминается хорошее прошлое, которое уже не вернется! Есть лица, о которыхъ совсѣмъ не думаешь и вдругъ они воскресаютъ передъ тобой. Кажется, будто ты ихъ видишь, слышишь, и это производитъ потрясающее впечатлѣніе. Ты испытаешь это со-временемъ.
Когда въ такія минуты меланхоліи приходилъ баронъ, онъ бормоталъ:
— Жанна, дорогая моя, если ты мнѣ вѣришь, жги ты свои письма, всѣ письма: отъ матери, отъ меня—всѣ! Нѣтъ ничего ужаснѣе, какъ на старости лѣтъ рыться въ воспоминаніяхъ молодости.
Но Жанна, не похожая однако на мать, тоже берегла свою корреспонденцію, готовила свою „шкатулку съ реликвіями,“ повинуясь чему то вродѣ наслѣдственнаго инстинкта къ сантиментальной мечтательности.
Черезъ нѣсколько дней баронъ долженъ былъ по какому-то дѣлу уѣхать. Погода стояла превосходная. Мягкія звѣздныя ночи слѣдовали за тихими вечерами, ясные вечера за лучезарными днями, а лучезарные дни за блестящими зорями. Мамаша чувствовала себя это время гораздо лучше и Жанна, забывъ любовныя похожденія Жюльена и вѣроломство Жильберты, была почти совершенно счастлива. Поля цвѣли и благоухали и безбрежное море, спокойное съ утра до вечера, блистало на солнцѣ. Однажды послѣ полудня,
