Иногда она забывала на минуту, что стара, что впереди у нея ничего нѣтъ, кромѣ нѣсколькихъ мрачныхъ лѣтъ одиночества, что вся дорога ея пройдена; и она, какъ въ шестнадцать лѣтъ, начинала сладостно мечтать, строить планы очаровательнаго будущаго. Но суровая дѣйствительность предъявляла свои права, она вставала какъ пришибленная упавшею на нее тяжестью, медленно шла домой и повторяла про себя: „О, старая дура, старая дура!“
Розалія теперь безпрестанно повторяла ей:
— Да успокойтесь, сударыня, изъ-за чего вы такъ волнуетесь?
И Жанна грустно отвѣчала:
— Что подѣлаешь, я теперь такая же, какимъ былъ Бой не задолго до смерти.
Какъ-то утромъ служанка вошла къ ней ранѣе обыкновеннаго и, поставивъ на ночной столикъ чашку кофе съ молокомъ, сказала:
— Пейте скорѣе и вставайте. Пріѣхалъ Денисъ и ждетъ насъ. Мы ѣдемъ сегодня въ Тополя, такъ какъ у меня есть тамъ дѣло.
Жанна близка была къ обмороку,—до такой степени она была поражена; она одѣлась, дрожа отъ волненія при мысли снова увидѣть дорогой свой домъ.
Былъ ясный, солнечный день и развеселившаяся лошадь принималась иногда скакать. Пріѣхавъ въ Этувань, Жанна задыхалась, такъ сильно билось ея сердце; замѣтивъ же кирпичные столбики рѣшетки, она помимо своей воли произнесла нѣсколько разъ шепотомъ: „О! о! о!“ — какъ будто видъ этотъ раздиралъ ея душу.
Лошадь распрягли у Кульяровъ. Розалія съ сыномъ отправились по своимъ дѣламъ, и фермеры предложили Жаннѣ сходить въ замокъ, такъ какъ хозяевъ не было дома.