дверями выступающіе фонари съ огромными нумерами на своихъ матовыхъ и цвѣтныхъ стеклахъ, и вошелъ въ него. Матросы, зубоскаля и напѣвая, шли за нимъ. Подъ низкими потолками дверей сидѣли на соломенныхъ стульяхъ женщины, похожія на горничныхъ, въ фартукахъ; онѣ выскакивали и при видѣ матросовъ и, выбѣгая на средину улицы, загораживали имъ дорогу и заманивали каждая въ свой притонъ.
Иной разъ въ глубинѣ сѣней нечаянно распахивалась дверь. Изъ нея показывалась полураздѣтая женщина въ грубыхъ бумажныхъ обтянутыхъ штанахъ, въ коротенькой юбкѣ и въ бархатномъ черномъ, нагрудникѣ съ позолоченными позументами. „Эй, красавчики, заходите“!.. звала она. еще издали, и иногда выбѣгала сама, цѣпляясь за кого-нибудь изъ матросовъ и тащила его изо всѣхъ силъ къ дверямъ. Она впивалась въ него какъ паукъ, когда онъ волочетъ муху больше себя. Матросъ упирался слабо, а остальные останавливались и смотрѣли что будетъ, желая въ одно и то же время сейчасъ же войти и продлить пріятную для нихъ прогулку; потомъ, когда женщина, послѣ страшныхъ усилій, уже привлекала матроса къ порогу своего жилья, въ которую уже была готова ввалиться вся компанія, Селестинъ Дюкло кричалъ: „Не здѣсь, не заходи. Дальше!“ И матросъ слушался его голоса и силой вырывался у женщины. На шумъ вдоль всего переулка выскакивали другія, накидывались на нихъ и хриплыми голосами похваливали свой товаръ. Такъ они шли, все болѣе и болѣе возбуждаясь. Изрѣдка попадались имъ навстрѣчу то солдаты, стучавшіе шпорами, то по одиночкѣ мѣщанинъ или приказчикъ, пробиравшійся въ знакомое мѣсто. Въ другихъ переулкахъ свѣтились такіе же фонари, но матросы шли дальше и дальше, шагая черезъ вонючую жижу, сочившуюся изъ подъ до
