Улетѣть она хотѣла въ небо,
И она запѣла вдругъ такъ звонко,
Словно вѣтеръ въ тростниковой чащѣ,
Вѣтеръ съ горъ Ирана на Евфратѣ.
Меллѣ было восемнадцать весенъ,
Но она не вѣдала мужчины,
Вотъ она упала рядомъ съ Гаррой,
Посмотрѣла и запѣла тоже.
А за Меллой Аха, и за Ахой
Урръ, ея женихъ, и вотъ все племя
Полегло, и пѣло, пѣло, пѣло,
Словно жаворонки жаркимъ полднемъ,
Или смутнымъ вечеромъ лягушки.
Только старый отошелъ въ сторонку,
Зажимая уши кулаками,
И слеза катилась за слезою
Изъ его единственнаго глаза.
Онъ свое оплакивалъ паденье
Съ кручи, шишки на своихъ колѣняхъ,
Гара, и вдову его и время
Прежнее, когда смотрѣли люди
На равнину, гдѣ паслось ихъ стадо,
Улететь она хотела в небо,
И она запела вдруг так звонко,
Словно ветер в тростниковой чаще,
Ветер с гор Ирана на Евфрате.
Мелле было восемнадцать весен,
Но она не ведала мужчины,
Вот она упала рядом с Гаррой,
Посмотрела и запела тоже.
А за Меллой Аха, и за Ахой
Урр, её жених, и вот всё племя
Полегло, и пело, пело, пело,
Словно жаворонки жарким полднем,
Или смутным вечером лягушки.
Только старый отошел в сторонку,
Зажимая уши кулаками,
И слеза катилась за слезою
Из его единственного глаза.
Он свое оплакивал паденье
С кручи, шишки на своих коленях,
Гара, и вдову его и время
Прежнее, когда смотрели люди
На равнину, где паслось их стадо,
