вину, вся команда вышла, и чортъ, Сидоръ Поликарповичъ, также вылѣзъ. Тогда Капитанъ приказалъ его схватить, и, какъ перваго зачинщика, растянулъ его на люкъ и вспоролъ, да такъ, что съ него, съ живаго, сухая пыль пошла, что, какъ говорится, и чертямъ тошно стало! А самъ приговаривалъ: Я тебя взялъ на службу Государеву, одѣвалъ и кормилъ тепло и сытно, а ты умъ свой съ концевъ обрѣзалъ, да и въ середкѣ ничего не оставилъ, вздумалъ проказить на свою голову — закорми чушку, такъ будетъ плакаться на про̀лежни; — трунилъ ты надо мной, потѣшусь и я надъ тобой; проведу и я свою борозду, поставлю надъ тобою примѣръ, чтобы у тебя, съ дуру, молодецъ какой нибудь, не вздумалъ перенимать; передней заднему дорога; не задай острастки, такъ, чего добраго, Черниговскаго олуха какого нибудь и оплетешь! Не я бью, самъ себя бьешь; кнутъ не мука, а впе-
вину, вся команда вышла, и чёрт, Сидор Поликарпович, также вылез. Тогда Капитан приказал его схватить, и, как первого зачинщика, растянул его на люк и вспорол, да так, что с него, с живого, сухая пыль пошла, что, как говорится, и чертям тошно стало! А сам приговаривал: Я тебя взял на службу Государеву, одевал и кормил тепло и сытно, а ты ум свой с концов обрезал, да и в середке ничего не оставил, вздумал проказить на свою голову — закорми чушку, так будет плакаться на про́лежни; — трунил ты надо мной, потешусь и я над тобой; проведу и я свою борозду, поставлю над тобою пример, чтобы у тебя, сдуру, молодец какой-нибудь, не вздумал перенимать; передний заднему дорога; не задай острастки, так, чего доброго, Черниговского олуха какого-нибудь и оплетешь! Не я бью, сам себя бьешь; кнут не мука, а впе-
