— И не ночуй, касатикъ — заѣстъ!.. Завтра, дастъ Богъ, остынетъ — въ ножки поклонись... Только куда-жъ ты пойдешь, болѣзный мой?..
— Объ этомъ-то я и думаю, — угрюмо сказалъ Антонъ.
— Ахъ, гope, горе!.. Къ себѣ бы я позвала, да, вишь ты, дѣло мое вдовье... житье сиротское.
Антона осѣнила счастливая мысль.
— Вотъ что, тетка Марья, — сказалъ онъ торопливо, — Мишанька гдѣ?
— На лавкѣ сидитъ, болѣзный, ровно пришибленный...
— Вернись-ка въ избу, вышли мнѣ его... только, чтобъ незамѣтно... я съ нимъ потолкую.
— Охъ, потолкуй, соколикъ, потолкуй!.. — одобрила тетка Марья и вернулась къ Бунтовымъ.
— Съ одежей чтобъ вышелъ! — сказалъ ей вдогонку Антонъ...
— Я и забыла спросить тебя, Васенушка, — сказала тетка Марья, входя въ избу, — утре придти подсобить-то?
— Нѣтъ, тетка Марья, я ужъ сама справлюсь, — отвѣтила Васена, укладывая свои наряды въ сундукъ. Она, видимо, уже собиралась спать.
— A я вышла, да пришло мнѣ на память... Дай-кось, молъ, спрошу... Пуржитъ... и-и, Господи... — Тетка Марья замялась и, переминаясь, стояла у порога. Михайла сидѣлъ къ ней задомъ, и она придумывала, какъ бы его вызвать.
— И не ночуй, касатик — заест!.. Завтра, даст Бог, остынет — в ножки поклонись... Только куда ж ты пойдёшь, болезный мой?..
— Об этом-то я и думаю, — угрюмо сказал Антон.
— Ах, гope, горе!.. К себе бы я позвала, да, вишь ты, дело моё вдовье... житьё сиротское.
Антона осенила счастливая мысль.
— Вот что, тётка Марья, — сказал он торопливо, — Мишанька где?
— На лавке сидит, болезный, ровно пришибленный...
— Вернись-ка в избу, вышли мне его... только, чтоб незаметно... я с ним потолкую.
— Ох, потолкуй, соколик, потолкуй!.. — одобрила тётка Марья и вернулась к Бунтовым.
— С одёжей чтоб вышел! — сказал ей вдогонку Антон...
— Я и забыла спросить тебя, Васёнушка, — сказала тётка Марья, входя в избу, — утре придти подсобить-то?
— Нет, тётка Марья, я уж сама справлюсь, — ответила Васёна, укладывая свои наряды в сундук. Она, видимо, уже собиралась спать.
— A я вышла, да пришло мне на память... Дай-кось, мол, спрошу... Пуржит... и-и, Господи... — Тётка Марья замялась и, переминаясь, стояла у порога. Михайла сидел к ней задом, и она придумывала, как бы его вызвать.
