думы всѣхъ и каждаго съ его сердцемъ, съ его желаньями.
Народъ пестрой, шумящей гурьбой выходилъ изъ церкви. Ппощадь и улица оживились говоромъ, смѣхомъ и спорами. Яркій весенній день разгулялся во всю, и народъ жадно вдыхалъ ароматъ молодой, пробудившейся жизни.
Высоко въ небѣ смѣялись хрустальныя тучи, стадами разбѣжавшіяся по голубому, блестящему куполу, и жаворонокъ, настойчивый и радостный, пѣлъ свою утреннюю хвалу природѣ.
— Ишь, какъ трещитъ-заливается? — любовно замѣчали бабы.
— Да! попъ-отъ тоже про пѣсню помянулъ...
— Сочинили, вишь ты, озорники чьи-то...
— И поди ты, отколь дознался батюшка-то?
— Онъ у насъ до-ошлый... до всего довѣдывается...
— О-охъ-хо-хо... — вздохнула старуха, — грѣхи-грѣхи... въ нашу-то пору ничего такого не знато было, не вѣдомо... ни пѣсневъ эдакихъ, ни присказовъ.
А около пожарнаго сарая одинъ изъ молодыхъ стойщиковъ, одѣтый по праздничному въ поддевку и красный кушакъ, оживленно разсказывалъ другимъ:
— И здо-о-рово таки-жъ ругалси-и!.. Эта, говоритъ, пѣсня, говоритъ... заразная!..
— Но-о! — недоумѣвалъ Нестерка, сонный и запачканный навозомъ.
думы всех и каждого с его сердцем, с его желаньями.
Народ пёстрой, шумящей гурьбой выходил из церкви. Ппощадь и улица оживились говором, смехом и спорами. Яркий весенний день разгулялся вовсю, и народ жадно вдыхал аромат молодой, пробудившейся жизни.
Высоко в небе смеялись хрустальные тучи, стадами разбежавшиеся по голубому, блестящему куполу, и жаворонок, настойчивый и радостный, пел свою утреннюю хвалу природе.
— Ишь, как трещит-заливается? — любовно замечали бабы.
— Да! поп-от тоже про песню помянул...
— Сочинили, вишь ты, озорники чьи-то...
— И поди ты, отколь дознался батюшка-то?
— Он у нас до-ошлый... до всего доведывается...
— О-ох-хо-хо... — вздохнула старуха, — грехи-грехи... в нашу-то пору ничего такого не знато было, не ведомо... ни песнев эдаких, ни присказов.
А около пожарного сарая один из молодых стойщиков, одетый по-праздничному в поддёвку и красный кушак, оживлённо рассказывал другим:
— И здо-о-рово таки ж ругалси-и!.. Эта, говорит, песня, говорит... заразная!..
— Но-о! — недоумевал Нестёрка, сонный и запачканный навозом.
