Петька стрѣльнулъ въ постового быстрымъ озорнымъ взглядомъ, хотѣлъ опять засмѣяться, взвизгнулъ даже разъ, но, вмѣсто смѣха, сразу зарыдалъ. Мать кинулась къ нему.
— Что ты?.. что съ тобой, родненькій?..
— Б... бб... оюсь! — дрожалъ Петька губами.
Сѣрая, нахальная шпана засмѣялась злымъ, обиднымъ хохотомъ:
— Ай-да, селедка!.. О-охо! Призналъ, вѣдь! За тятьку призналъ.
Мать застыдилась чужой грубости, покраснѣла.
— Ну-ну... перестань, соколикъ, перестань... Это — дядя... Дядя — это... Вонъ онъ смѣется тебѣ, погляди на него, родненькій, молви: дядя-а! A бабушку мы: ишь она, бабушка!.. Вотъ мы ее: вотъ, вотъ, вотъ...
Женщина помахала на старуху рукой, будто била. Ребенокъ не унимался. Онъ рыдалъ затяжнымъ, горькимъ плачемъ.
— Какой милый мальчикъ у этой Авдотьи! — говорили въ ряду политическихъ.
— Да. И чуткій какой... Знаете, мнѣ тоже показалось что-то ужасное въ этомъ человѣкѣ, когда онъ смотрѣлъ въ нашу сторону.
— У васъ, Вѣрочка, вѣчные страхи въ глазахъ, — замѣтилъ, улыбаясь одинъ изъ мужчинъ. — Что́ въ немъ особеннаго? Заурядный городовой — и больше ничего.
Петька стрельнул в постового быстрым озорным взглядом, хотел опять засмеяться, взвизгнул даже раз, но, вместо смеха, сразу зарыдал. Мать кинулась к нему.
— Что ты?.. что с тобой, родненький?..
— Б... бб... оюсь! — дрожал Петька губами.
Серая, нахальная шпана засмеялась злым, обидным хохотом:
— Ай-да, селёдка!.. О-охо! Признал, ведь! За тятьку признал.
Мать застыдилась чужой грубости, покраснела.
— Ну-ну... перестань, соколик, перестань... Это — дядя... Дядя — это... Вон он смеётся тебе, погляди на него, родненький, молви: дядя-а! A бабушку мы: ишь она, бабушка!.. Вот мы её: вот, вот, вот...
Женщина помахала на старуху рукой, будто била. Ребёнок не унимался. Он рыдал затяжным, горьким плачем.
— Какой милый мальчик у этой Авдотьи! — говорили в ряду политических.
— Да. И чуткий какой... Знаете, мне тоже показалось что-то ужасное в этом человеке, когда он смотрел в нашу сторону.
— У вас, Верочка, вечные страхи в глазах, — заметил, улыбаясь, один из мужчин. — Что́ в нём особенного? Заурядный городовой — и больше ничего.
