И когда сподобитъ насъ Пречистая въ церковкѣ помолиться?
— Вы, бабушка, охотница въ церковь ходить?
— Охъ, грѣшница я окаянная!.. Молода-то такая лютущая была на пѣсни... Теперича помолиться бы, a я?.. Подъ замкомъ. Правду, видно, молвитъ пословица: отъ сумы да отъ тюрьмы не отрекайся...
Старуха расчувствовалась, заплакала молчаливыми слезами.
— Ну, что вы... бабушка!.. перестаньте, пожалуйста. И отсюда можно въ церковь. Хотите, потребуемъ дежурнаго?
Старуха испугалась своей непрошенной слабости, отерла слезы.
— Нѣтъ-нѣтъ, касатка! Не надо. Такъ это что-то взгрустнулось. Да и стыдно, милая. Передъ Богомъ зазорно въ этомъ-то... въ острожномъ.
Она со слезливой усмѣшкой показала на свой нарядъ. Сдѣлалось неловко. Вѣрочка, взволнованная, съ затуманенными глазами, отвернулась къ окну. Другія насупились. Только Авдотья, слушая старуху, цвѣла все той же материнской радостью: она возилась съ Петькой. Случалось всегда такъ: какъ только начинала баба хлопотать около сына, всякія предчувствія, тоскливость и горестная жалость спадали, замѣнялись здоровой, покойной радостью. И ничто, казалось, не могло нарушить въ ней этого сердечнаго
И когда сподобит нас Пречистая в церковке помолиться?
— Вы, бабушка, охотница в церковь ходить?
— Ох, грешница я окаянная!.. Молода-то такая лютущая была на песни... Теперича помолиться бы, a я?.. Под замком. Правду, видно, молвит пословица: от сумы да от тюрьмы не отрекайся...
Старуха расчувствовалась, заплакала молчаливыми слезами.
— Ну, что вы... бабушка!.. перестаньте, пожалуйста. И отсюда можно в церковь. Хотите, потребуем дежурного?
Старуха испугалась своей непрошенной слабости, отёрла слёзы.
— Нет-нет, касатка! Не надо. Так это что-то взгрустнулось. Да и стыдно, милая. Перед Богом зазорно в этом-то... в острожном.
Она со слезливой усмешкой показала на свой наряд. Сделалось неловко. Верочка, взволнованная, с затуманенными глазами, отвернулась к окну. Другие насупились. Только Авдотья, слушая старуху, цвела всё той же материнской радостью: она возилась с Петькой. Случалось всегда так: как только начинала баба хлопотать около сына, всякие предчувствия, тоскливость и горестная жалость спадали, заменялись здоровой, покойной радостью. И ничто, казалось, не могло нарушить в ней этого сердечного
