— Видите ли, — продолжалъ онъ, какъ будто обращаясь къ своей забытой матери, — каждый годъ я собирался ѣхать домой. Такъ для чего же было писать? Вѣдь черезъ годъ я все равно пріѣхалъ бы. Но затѣмъ что-нибудь случалось, и я не ѣхапъ. Но теперь я боцманъ, и когда получу свою долю въ Фриско, такъ долларовъ около пятисотъ, то сяду на парусникъ, который пойдетъ черезъ Горнъ на Ливерпуль, и это дастъ мнѣ еще немного денегъ; а оттуда я уже заплачу за свой проѣздъ до дому. Тогда ужъ матери больше не придется работать.
— Но развѣ она еще работаетъ? Сколько же ей лѣтъ?
— Около семидесяти, — отвѣчалъ онъ. И затѣмъ хвастливо прибавилъ: — У насъ работаютъ съ рожденья и до смерти. Вотъ почему мы такъ долго живемъ. Я буду жить до ста лѣтъ.
Я никогда не забуду этого разговора. Это были послѣднія слова, которыя я слышалъ отъ него. Можетъ быть они были послѣднія, которыя онъ вообще произнесъ. Ибо затѣмъ произошло слѣдующее: спустившись въ каюту, чтобы потушить огонь, я рѣшилъ, что было слишкомъ душно, чтобы спать внизу. Была тихая, теплая ночь. Мы уже вышли изъ области пассатовъ, и Призракъ теперь еле подвигался впередъ. Я взялъ подъ мышку свою подушку и одѣяло и вышелъ на палубу.
Когда я проходилъ между Гэрисономъ и компасомъ, который находился у самой крыши каюты, я замѣтилъ, что Гэрисонъ на три румба укло-
