— Юнкег?!
— Я, господин-полковник, — отозвалось у двери, и юнкер, шурша валенками, подошел к лампе.
— Я сейчас лягу, — сказал Най, — а вы меня разбудите через тги часа. Если будет телефоног’амма, газбудите пгапогщика Жагова и в зависимости от ее содегжания он будет меня будить или нет.
Никакой телефонограммы не было… Вообще, в эту ночь штаб не беспокоил отряд Ная. Вышел отряд на рассвете с тремя пулеметами и тремя двуколками и растянулся по дороге. Окраинные домишки словно вымерли. Но, когда отряд вышел на Политехническую широчайшую улицу, на ней застал движение. В раненьких сумерках мелькали погромыхивая фуры, брели серые отдельные папахи. Все это направлялось назад в Город и часть Ная обходил с некоторой пугливостью. Медленно и верно рассветало, и над садами казенных дач над утоптанным и выбитым шоссе, вставал и расходился туман.
С этого рассвета до 3-х часов дня Най находился на Политехнической стреле, потому что, днем все таки приехал юнкер из его связи на четвертой двуколке и привез ему записку карандашом из штаба.
Этого неприятеля Най-Турс увидал впервые в 3 часа дня, когда на левой руке, вдали, на заснеженном плацу военного ведомства показались многочисленные всадники. Это и был полковник Козырь-Лешко, согласно диспозиции полковника Торопца, пытающийся пойти на стрелу и по ней проникнуть в сердце Города. Собственно говоря, Козырь-Лешко, не встретивший до самого подхода к Политехнической стреле никакого сопротивления, не нападал на Город, а вступал в него, вступал победно и широко, прекрасно зная, что следом за его полком идет еще курень конных гайдамаков полковника Сосненко, два полка синей дивизии, полк сече-
