со всею господскою конюшней. Всѣ онѣ, мочеганки[1], на одну стать. Рубившій говядину Семка возмущалъ Егора еще больше, чѣмъ Домнушка: истрепался въ кучерахъ, а еще какихъ отца-матери сынъ... На легкую работу польстился,— ну и руби всякую погань: Петръ-то Елисѣичъ и зайчину, какъ сказываютъ, потреблялъ. Раскольникъ съ уныніемъ обвелъ всю кухню глазами и остановился на лѣстницѣ, которая вела изъ кухни во второй этажъ, прямо
въ столовую. На лѣстницѣ, ухватившись одною рукой за потолочицу, а другою за балясникъ перилъ, стояла дѣвочка лѣтъ семи, въ розовомъ ситцевомъ платьицѣ, и улыбающимися большими сѣрыми глазами смотрѣла на него, Егора. Онъ сразу узналъ въ ней дочь Петра Елисѣича, хотя раньше никогда ея и не видалъ.
— Домнушка, гдѣ Катря? — спрашивала дѣвочка, косясь на смѣшного мужика.
— А ушла...— нехотя отвѣтила стряпка, съ особеннымъ азартомъ накидываясь на работу, чтобы не упустить топившуюся печь.
— Куда ушла? — не отставала дѣвочка съ дѣтскою навязчивостью.
— А ушла... Не приставайте, барышня,— безъ васъ тошнехонько!
Домнушка знала, что Катря въ сарайной и точитъ тамъ лясы съ казачкомъ Тишкой,— каждое утро такъ-то съ жиру бѣсятся... И нашла съ кѣмъ время терять: Тишкѣ никакъ пятнадцатый годъ только въ доходѣ. Глупая эта Катря, а тутъ еще барышня пристаетъ: куда ушла... Вонъ и Семка скалитъ зубы: тоже на Катрю заглядывается, песъ, да только опасится. У Домнушки въ головѣ зашевелилось много своихъ бабьихъ расчетовъ, и она машинально совала приготовленную говядину по горшкамъ, вытаскивала чугунъ
съ кипяткомъ и вообще управлялась за четверыхъ.
— Куда ушла Катря? — капризно спрашивала дѣвочка, топая ножкой.
Въ Егорѣ дѣвочка узнала кержака: и по покрою кафтана, и по волосамъ, гладко подстриженнымъ до бровей, отъ одного уха до другого, и по особому складу всего лица,— такое сердитое и скуластое лицо, съ узкими темными глазками и окладистою бородой, скатавшіяся пряди которой были запрятаны подъ воротъ рубахи изъ домашней пестрядины. Навѣрное, этотъ кержакъ ждетъ, когда проснется папа, а папа только напьется чаю и сейчасъ пойдетъ въ заводь.
— Паночка, тату проснувсь,— окликнула дѣвочку Катря, наклоняясь надъ западней въ кухню.— Тату до васъ приходивъ у вашу комнату, а паночки нэма.
— Катря, скажи Петру Елисѣичу, что его дожидаетъ Егоръ изъ Самосадки! — крикнула Домнушка вслѣдъ убѣгавшей дѣвушкѣ.— Очень, говоритъ, надо повидать... давно дожидаетъ!
„Проклятущія мочеганки! — думалъ Егоръ, не могшій равнодушно слышать мочеганской рѣчи.— Нашли тоже „пана“.
Катря скоро вернулась и, сбѣжавъ по лѣстницѣ въ кухню, задыхавшимся голосомъ объявила:
— Панъ у кабинети... просивъ васъ до себе.
— Ступай за ней наверхъ,— коротко объявила Домнушка, довольная, что закоснѣлый кержакъ наконецъ выйдетъ изъ кухни и она можетъ всласть изругаться съ „шаропучимъ“ Семкой.
Катрѣ было лѣтъ семнадцать. Красивое, смуглое лицо такъ и смѣялось изъ-подъ кумачнаго платка, кокетливо надвинутаго на лобъ. Она посторони-
- ↑ Мочеганами на заводахъ называютъ пришлыхъ жителей.
