— 72 —
— А вдругъ Александръ Иванычъ спроситъ?
— Такъ, такъ...
О. Спирндонъ недовѣрчиво усмѣхнулся, покачалъ головой и вышелъ. Старшина и писарь только переглянулись. Что это со старикомъ сдѣлалось? Аннушка тоже ничего не понимала.
Александръ Иванычъ развалился на диванѣ и громко храпѣдъ. О. Спиридонъ ностоялъ около пего, иосмотрѣлъ, и ему вдругъ сдѣлалось стыдно за свой дѣтскій страхъ. И чего онъ испугался? Ну, видѣлъ бродягу, ну, говорилъ съ нимъ — что же изъ того?
— А доносить все-таки не буду!—храбрился о. Спирндонъ. — Не могу, претитъ..., Пусть Александръ Иванычъ самъ ловить, на то онъ и становой. Отцу Спиридону сдѣлалось совсѣмъ легко, и онъ вышелъ въ кухню уже съ веселымъ лицомъ. Съ чего его будутъ караулить? Вотъ тоже придетъ блажь въ голову. Просто, люди пришли по своему дѣлу и караулятъ не его, а Александра Иваныча. Ну, и пусть караулятъ. Митричъ былъ мраченъ, а старшина вытнралъ свое красное лицо кумачнымъ краснымъ платкомъ.
— И нѣтъ хуже нашей собачьей службы,—жаловался онъ шопотомъ отцу Спиридону.—Вѣдь ничего не сдѣлалъ, а всего боишься, какь воръ...
О. Спиридонъ слушалъ эти жалобы и думалъ о несчастномъ Никитѣ. Оиъ-то какь долженъ бояться? Вѣдь поймаіотъ, а тамъ опять каторга, плети и всякій ужасъ. Что значить его страхъ, т.-е. страхъ отца Сииридона, когда тутъ живой человѣкъ виситъ на волоскѣ. „Такъ и владыкѣ скажу: что хотите дѣлайте, а я не могу,—думалъ старикъ про себя.— И въ монастырь пойду...“
И тутъ же рядомъ въ головѣ о. Спиридона мелькнула малодушная мысль: а вѣдь хорошо, что тогда маленькая Дунька спала. Разболтала бы потомъ, что къ тятькѣ приходилъ попъ Спиридонъ. Да, хорошо.
ѴІ.
Александръ Иванычъ проспалъ до самаго вечера, потомъ проснулся, попросилъ холоднаго квасу и клюквы и опять уснулъ.
— Ну, теперь онъ до завтрашнаго утра будетъ дрыхнуть,—замѣтилъ Митричъ довольно непочтительно.— У него ужъ такая повадка... Который, поди, день теперь чертить.
Митричъ ушелъ домой, а старшина остался на всякій случай. А вдругъ проснется и грянетъ: „Гдѣ старшина?“. Извѣстная у него повадка.... О. Спиридонъ долго сидѣлъ въ кухнѣ и разговаривалъ со старшиной о своихъ деревенскихъ дѣлахъ. Страда нынче вышла хорошая. Одного сѣна вонъ сколько наставлено мужиками. Скоро и рожь поспѣстъ. Льны у бабъ тоже ничего себѣ.
— Охъ, горитъ наша мужицкая работа, а я вотъ завтра цѣлый день долженъ буду состоять при становомъ,—горевалъ старшина.
— А можетъ, онъ и уѣдетъ...—успокаивалъ о. Сниридонъ.—Выспится, спросить квасу и уѣдетъ.
— Дай-то, Господи. Только нѣтъ, куда... Не таковскій человѣкъ. И за- чѣмъ, подумаешь, принесло... Не стало другихъ мѣстовъ.
— Говорить, нужно ему добыть какого-то одного человѣка.
— Такъ это онъ... Какой у насъ одинъ человѣкъ? Конокрадъ Мишка Гурьяновъ есть, это дѣйствительно, потомъ дурочка Афимья три раза поджигала сосѣдей, потомъ... ну, больше-то ничего и нѣтъ. А что касаемо податей,
