— 82 —
кушеткѣ, гдѣ любилъ послѣ обѣда вздремнуть часикъ-другой. Но теперь онъ не рѣшается закрыть глаза, чтобы опять не началось то, о чемъ онъ боялся даже подумать. Ахъ, какія страшныя и безконечно-длинныя ночи проводилъ, онъ, сидя въ тюремномъ казематѣ! Но тамъ не было этого страха, который теперь заставлялъ его дрожать. А оно уже начиналось, начиналось противъ его воли, какъ противъ воли тонетъ челбвѣкъ. Вотъ сосѣдній садъ купца Комова, а въ саду гуляетъ его дочь Маремьяна Петровна. Красивая, видная дѣвушка, и у ней такіе ласковые глаза. Съ ней онъ встрѣчался въ церкви и даже разъ издали проводилъ до дому. Что-то такое жгучее и сладко туманившее голову закипѣло у него въ груди, когда онъ начиналъ думать о сосѣдкѣ. Она такъ хорошо краснѣла, когда встрѣчалась съ нимъ гдѣ-нибудь одна.
— Маремьяна Петровна, можно-съ ручку-съ?..
— Ахъ, какой вы... А если братецъ узнаютъ?..
Отца у ней нѣтъ, а живетъ она „при братцѣ“ невыдѣленной сиротой. За ней, по слухамъ, кругленькій капиталъ въ приданое оставленъ старикомъ-отцомъ, да и братецъ не обидитъ, если дѣло на то пойдетъ. Комовы въ Сосногор сѣ первые богачи, и братецъ спитъ и виднтъ попасть въ городскіе головы, потому что и мундиръ будетъ, и фуражка съ кокардой, и почетъ.
— Что ты къ намъ не какъ-нибудь, Иванъ Семенычъ?—говорить онъ сосѣду.—Сусѣдями еще считаемся...
— Покорно васъ благодарю-съ...
— А ты заходи какъ-нибудь: чайку напьемся, въ шашки сыграемъ... И самъ Иванъ Семенычъ думалъ объ этомъ же, что хорошо бы завер- нуть этакъ къ сосѣду, да все какъ-то робѣется: такъ и заходятъ передъ нимъ сѣрые больніе глаза, румяное дѣвичье лицо да хитрая дѣвичья улыбка. Пожалуй, еще просмѣетъ Маремьяна-то Петровна, и Иванъ Семенычъ впередъ смущался за свои руки и ноги, которыя положительно не зпалъ куда дѣвать въ такихъ случаяхъ.
Лежитъ Иванъ Семенычъ вонъ на этой самой кушеткѣ и думаетъ про красивую сосѣдку. А самъ онъ точно другой человѣкъ дѣлается: ловкій, смѣлый, рѣчистый, какъ пріѣзжавшій въ Сосногорскъ одинъ адвокатъ. Но все это сейчасъ же пропадаетъ, какъ только онъ подумаетъ, что нужно же какъ-нибудь сходить къ Комовымъ. Вся прислуга зашепчется: „Маремьяну женихъ пришелъ высматривать“. Развѣ сваху заслать? Этакъ-то лучше будетъ, хоть женитьбой можно и обождать: годы еще не ушли, да и невѣсту нужно получше вызнать, чтобы ошибки какой не вышло. Лучше до свадьбы охать, чѣмъ послѣ свадьбы.
— Гляжу я на тебя, Ваня, и даже жалѣю, —говорилъ ему колоніалышй купецъ Калининъ, старый знакомый еще но отцу.—Вижу, какъ маешься, а смѣлости не хватаетъ... Ты смѣлѣе: „Оченно вы мнѣ нравитесь, Маремьяна Петровна, а капиталу у насъ, слава Богу, своего достаточно-съ!“ А самъ ее рукой да къ себѣ, да въ губы: разъ-разъ и вся твоя... хе-хе!.. Церемонія самая даже обыкновенная... А коса-то какая у Маремьяны Петровны...шелкъ!..
Теперешній Иванъ Семенычъ вскакиваетъ съ кушетки и начинаетъ тереть лобъ, точно хочетъ уничтожить эти воспоминанія. И который разъ такъ: какъ закрылъ глаза, оно и начнется съ самаго начала... Сидя въ острогѣ, онъ все повторялъ про себя свою женатую жизнь, передумывая ее на тысячу ладовъ, но здѣсь окружающая обстановка дѣлаетъ эти грезы еще тяжелѣе: какъ будто и во снѣ и какъ будто не во снѣ.
