— Все это я понимаю, хакимъ Эрьгуудзль, и согласепъ съ тобой,—отвѣчалъ Бай-Сугды, — но какъ же спать спокойно, когда вся наша жизнь ничто передъ смертью... Никакая добродѣтель, никакой умъ, слава и красота не спасаютъ отъ уничтоженія.
Хакимъ Эрьгуудзль весело разсмѣялся.
— Лебедь Хантыгая, ты боишься того, чего не существуетъ... Смерть— это когда ты думаешь только объ одномъ себѣ, и ея нѣтъ, когда ты думаешь о другихъ. Какъ это просто, лебедь Хантыгая!... Созрѣвшій плодъ падаетъ на землю—развѣ это смерть?...
И просвѣтлѣла душа Бай-Сугды отъ этихъ простыхъ словъ, и понялъ онъ то, чего не досказалъ хакимъ Эрьгуудзль: испугала его своя старческая слабость, затемнившая на время свѣтъ сердца...
Черезъ десять лѣтъ вернулся лебедь Хантыгая домой, и пронеслись по всему ханству его пѣсни, какъ прилетѣвшія весной птицы: онъ пѣлъ о счастьѣ трудящихся, о счастьѣ добрыхъ и любящихъ, о счастьѣ простыхъ... Эхомъ повторяли эти пѣсни и пастухи въ степи, и пахарь за плугомъ, и молодая дѣвушка за прялкой, и старики, согрѣвавшіе свое холодѣвшее тѣло около огня.
1892.
Слезы царицы.
I.
Старый Узунъ-ханъ заскучалъ. Не утѣшали его больше пи зеленые сады, окружавшіо дворецъ, ни журчавшіе фонтаны, ни побѣды его войска, ни первый ханскій совѣтникъ Джучи-Катэмъ, котораго старый ханъ яазывалъ „лучшимъ изъ двухъ моихъ глазъ“, ни сказки хитрой ханской смотрительницы садовъ Алтынъ-Тюлгю („золотая лисица“), ни наконецъ ученыя разсужденія и стихи придворнаго поэта и ученаго Уучи-Буша („горсть его пуста“). Цвѣтущій Зеленый городъ, въ которомъ были собраны сокровища десяти разоренныхъ Узупъ-ханомъ сосѣднихъ государствъ, затихъ въ ожиданіи, чѣмъ разрѣшится тоска хана: можетъ-быть, будетъ объявлена воина, или начнутся казни томившихся по клоновникамъ враговъ, или ханъ развеселится и задастъ одинъ изъ тѣхъ пировъ, на которыхъ веселились десятки тысячъ народа. Но въ ханскомъ дворцѣ было тихо, какъ въ могилѣ; а старый Узунъ-ханъ, качая своею дряхлою, трясущеюся головой, говорилъ Алтынъ-Тюлгю:
— Алтынъ-Тюлгю, не повѣсить ли мнѣ тебя для развлеченія, а чтобы тебѣ одной не скучно было висѣть, не вздернуть ли рядомъ съ тобою самаго ученаго человѣка въ свѣтѣ, Уучи-Буша?
— Солнце не будетъ свѣтлѣе, если погасить двѣ жалкихъ, чадящихъ плошки,—отвѣчала хитрая Алтынъ-Тюлгю.—А ханское сердце, какъ море безъ береговъ: въ немъ утонетъ каждый, кто осмѣлится заглянуть на дно...
Голова у стараго Узунъ-хана тряслась уже давно, а лицо было страшно-желтое, сморщенное, съ беззубымъ ртомъ, отвисшею нижнею челюстью и мутными слезившимися глазами. Это внѣшнее безобразіе скрывалось подъ дорогимъ шелкомъ, рѣдкими мѣхами, золотомъ и драгоцѣнными камнями, такъ что подданные хана, которые видѣли его издали, считали его понрежнему самымъ могучимъ, сильнымъ и мудрымъ изъ земныхъ царей. Дѣти тоже не видѣли близко стараго хана, а у него семья была порядочная: сто сыновей и двѣсти дочерей. Одни приближенные знали, что такое Узунъ-ханъ, когда-то
