25 Войду я имъ въ разумъ, пьяню,
И губы къ губамъ я маню.
Гдѣ Хмѣль, — тамъ сейчасъ обниматься,
Гдѣ Хмѣль, — тамъ браниться и драться,
А чуть кто отъ Хмѣлю проспится, —
30 Мириться, и въ Хмѣлѣ дружиться.
Хмѣля кому же не знать, —
Велика, велика моя рать!
Былъ только лихъ на меня
Садовникъ, сурьезный мужикъ.
35 Вотъ онъ пришелъ среди дня —
Больно работать привыкъ —
По саду ходитъ, гуляетъ,
Борозды всюду копаетъ,
Соломою ихъ застилаетъ.
40 Тутъ-то я, Хмѣль, загадалъ,
По тычиночкѣ вверхъ подавался,
По тычинкѣ легко побѣжалъ,
Надъ сурьезнымъ надъ нимъ посмѣялся,
Какъ ударится въ тынъ головой,
45 Какъ взмахнется да въ грязь бородой.
Такъ-то, братъ, эдакъ вѣрнѣе,
Будешь теперь похмѣльнѣе.
Кто на Хмѣля возсталъ, берегись: —
Сверху падаютъ — такъ таки внизъ!
25 Войду я им в разум, пьяню,
И губы к губам я маню.
Где Хмель, — там сейчас обниматься,
Где Хмель, — там браниться и драться,
А чуть кто от Хмелю проспится, —
30 Мириться, и в Хмеле дружиться.
Хмеля кому же не знать, —
Велика, велика моя рать!
Был только лих на меня
Садовник, сурьёзный мужик.
35 Вот он пришёл среди дня —
Больно работать привык —
По саду ходит, гуляет,
Борозды всюду копает,
Соломою их застилает.
40 Тут-то я, Хмель, загадал,
По тычиночке вверх подавался,
По тычинке легко побежал,
Над сурьёзным над ним посмеялся,
Как ударится в тын головой,
45 Как взмахнётся да в грязь бородой.
Так-то, брат, эдак вернее,
Будешь теперь похмельнее.
Кто на Хмеля восстал, берегись:
Сверху падают — так-таки вниз!
