Отчего ты, Горе, зародилося?
Зародилось Горе отъ земли сырой,
Изъ-подъ камня сѣраго явилося,
Подъ ракитой спало подъ сухой.
5 Встало Горе, въ лапти пріобулося,
И въ рогожку Горе пріодѣлося,
Повязалось лыкомъ, усмѣхнулося,
И близь добра молодца усѣлося.
Смотритъ, видитъ молодецъ: не скроешься.
10 Сѣрымъ зайцемъ въ поле устремляется.
„Стой, постой“, тутъ Горе усмѣхается,
„Въ западнѣ моей“, молъ, „успокоишься“.
Да, не такъ легко отъ Горя скроешься.
Онъ въ рѣку уходитъ рыбой-щукою.
15 „Будетъ неводъ молодцу наукою,
Въ частой сѣти скоро успокоишься“.
Смотритъ, видитъ молодецъ: не скроешься.
Въ лихорадку онъ, да во постелюшку.
„Полежи, ты день лежи, недѣлюшку,
20 Полежишь въ горячкѣ, успокоишься“.
Смотритъ, что жь, и въ бредѣ не укроешься?
Застоналъ тутъ молодецъ въ лихой тоскѣ.
Знать, одинъ есть отдыхъ — въ гробовой доскѣ.
Отчего ты, Горе, зародилося?
Зародилось Горе от земли сырой,
Из-под камня серого явилося,
Под ракитой спало под сухой.
5 Встало Горе, в лапти приобулося,
И в рогожку Горе приоделося,
Повязалось лыком, усмехнулося,
И близ добра молодца уселося.
Смотрит, видит молодец: не скроешься.
10 Серым зайцем в поле устремляется.
«Стой, постой», тут Горе усмехается,
«В западне моей», мол, «успокоишься».
Да, не так легко от Горя скроешься.
Он в реку уходит рыбой-щукою.
15 «Будет невод молодцу наукою,
В частой сети скоро успокоишься».
Смотрит, видит молодец: не скроешься.
В лихорадку он, да во постелюшку.
«Полежи, ты день лежи, неделюшку,
20 Полежишь в горячке, успокоишься».
Смотрит, что ж, и в бреде не укроешься?
Застонал тут молодец в лихой тоске.
Знать, один есть отдых — в гробовой доске.
