— 177 — Кровь теплуюлизать всегда я былъ готовъ И даже, если сытъ порой вполнѣ бывалъ,
Для удовольствія я грызъ и убивалъ.
Доволенъ мною былъ учитель Изенгринъ.
Въ томъ, что я сталъ такимъ, виновенъ онъ одинъ.
Онъ часто бралъ меня охотиться, и что жъ?
Ловили вмѣстѣ мы, каковъ же былъ дѣлежъ?
Онъ половину бралъ и мяса, и костей,
Значительную часть давалъ женѣ своей,
Оставшееся все дѣлилъ своимъ волчатамъ,
А я сидѣлъ и ждалъ, уставъ, съ хвостомъ поджатымъ. Когда же, наконецъ, мой приходилъ чередъ,
Мнѣ доставалась кость. „Пусть Хитролисъ беретъ".
Такъ дядя говорилъ, когда уже съ кости Никто изъ нихъ не могъ ни капли соскрести.
А иногда и кость мнѣ даже не давали И колотушками, и бранью угош;али.
Поэтому всегда, вездѣ, гдѣ только могъ,
Я все выслѣживалъ, высматривалъ, стерегъ.
Отлично замѣчалъ, гдѣ что лежало плохо.
Стараясь своровать, но безъ переполоха.
Такимъ-то образомъ я хитрымъ воромъ сталъ,
И голосъ совѣсти во мнѣ всегда молчалъ.
И если проводилъ потомъ я Изенгрина,
То, вѣрьте, не вернулъ ему и половины Побоевъ, грубыхъ словъ, произнесенныхъ гнѣвно, Которыми меня кормилъ онъ ежедневно.
У всѣхъ, кто отъ меня претерпѣвалъ мученья Невинно, — отъ души прошу я здѣсь проп];енья.
О, дядя Изенгринъ, я проклинаю васъ
Съ отчаяньемъ въ душѣ въ мой страшный смертный часъ
12
— 177 — Кровь теплуюлизать всегда я был готов И даже, если сыт порой вполне бывал,
Для удовольствия я грыз и убивал.
Доволен мною был учитель Изенгрин.
В том, что я стал таким, виновен он один.
Он часто брал меня охотиться, и что ж?
Ловили вместе мы, каков же был дележ?
Он половину брал и мяса, и костей,
Значительную часть давал жене своей,
Оставшееся всё делил своим волчатам,
А я сидел и ждал, устав, с хвостом поджатым. Когда же, наконец, мой приходил черед,
Мне доставалась кость. „Пусть Хитролис берет".
Так дядя говорил, когда уже с кости Никто из них не мог ни капли соскрести.
А иногда и кость мне даже не давали И колотушками, и бранью угош;али.
Поэтому всегда, везде, где только мог,
Я всё выслеживал, высматривал, стерег.
Отлично замечал, где что лежало плохо.
Стараясь своровать, но без переполоха.
Таким-то образом я хитрым вором стал,
И голос совести во мне всегда молчал.
И если проводил потом я Изенгрина,
То, верьте, не вернул ему и половины Побоев, грубых слов, произнесенных гневно, Которыми меня кормил он ежедневно.
У всех, кто от меня претерпевал мученья Невинно, — от души прошу я здесь проп];енья.
О, дядя Изенгрин, я проклинаю вас
С отчаяньем в душе в мой страшный смертный час
12
