Промолвилъ онъ, слюну обильную глотая.
«Да, очень недурны» хвастливость не скрывая,
Отвѣтилъ Изенгринъ. «Но слишкомъ близко къ входу
Они у васъ висятъ: здѣсь всякаго народу
Проходитъ множество: всѣхъ голодъ одолѣлъ.
На вашемъ мѣстѣ бы я поскорѣй ихъ съѣлъ.
На славу всѣмъ роднымъ я далъ бы угощенье!»
«Нѣтъ, для домашняго они употребленья
Всѣ предназначены», волкъ сухо отвѣчалъ.
«Такъ я бы спряталъ ихъ, а самъ бы закричалъ,
Что воры наглые всю ветчину украли,
И кушалъ бы ее безъ страха и печали».
«О чемъ тутъ толковать? Вѣдь мой запасъ ветчинный,
Я самъ его и съѣмъ, а страхъ твой — безпричинный».
Ни слова Хитролисъ на это не сказалъ.
Крысенка тощаго уныло догладалъ
И съ грустною мечтой о вкусномъ, сочномъ мясѣ,
Хвостъ жалко опустивъ, побрелъ онъ во свояси.
Но въ жизни Хитролисъ не стерпитъ неудачи:
Привыкъ онъ разрѣшать труднѣйшія задачи
И на другую ночь, незримый, втихомолку
Тропою темною пошелъ онъ прямо къ волку.
Какая тайная и важная причина
Влекла его опять къ жилищу Изенгрина?
Промолвил он, слюну обильную глотая.
«Да, очень недурны» хвастливость не скрывая,
Ответил Изенгрин. «Но слишком близко к входу
Они у вас висят: здесь всякого народу
Проходит множество: всех голод одолел.
На вашем месте бы я поскорей их съел.
На славу всем родным я дал бы угощенье!»
«Нет, для домашнего они употребленья
Все предназначены», волк сухо отвечал.
«Так я бы спрятал их, а сам бы закричал,
Что воры наглые всю ветчину украли,
И кушал бы её без страха и печали».
«О чём тут толковать? Ведь мой запас ветчинный,
Я сам его и съем, а страх твой — беспричинный».
Ни слова Хитролис на это не сказал.
Крысёнка тощего уныло доглодал
И с грустною мечтой о вкусном, сочном мясе,
Хвост жалко опустив, побрёл он восвояси.
Но в жизни Хитролис не стерпит неудачи:
Привык он разрешать труднейшие задачи
И на другую ночь, незримый, втихомолку
Тропою тёмною пошёл он прямо к волку.
Какая тайная и важная причина
Влекла его опять к жилищу Изенгрина?
