темный по избѣ ходить и половицы подъ нимъ скрипятъ. — Бабка, а бабка, мнѣ страшно, шенчетъ Настя. Бабка протягиваеть въ темнотѣ дрожащую сухую руку, крестить Настю и гладить по лицу и волосамь, Но стукъ въ окно усиливается, кто-то настойчиво, но тихо стучитъ ногтемъ по стеклу. — Бабка, а вѣдь быдто кто стучить? Боязно!
Настя тихо спускается съ печи, ощупывая въ темноть босыми ногами, куда ступить, и подходить къ окну. Тамъ дфйствительно видна чья-то высокая темная фигура.
— Кто тамъ? кричить Настя. Фитура придвигается къ окну. — Кто такой?
— Ты Настасья Трифонова Плотникова?
— А ты чей будешь? На что тебѣ?
— Не ладно съ улицы-то говорить, впусти въ избу!
— Да мныЪ боязно, что ты за человѣкъ. Поди — недобрый?
— Слушай, я старшина волостной, или не признала? Да огня не разводи, я сейчас назадь уѣду.
— Да ты побожись.
— Вотъ-те Христосъ!
Настя накинула полушубокъ, зажгла, жестяную лампочку безъ стекла и съ нею вышла въ сѣни. Отодвинувъ засовъ, она впустила высокаго мужика. Борода и волосы были растрепаны, глаза глядѣли мрачно:
— Ты и есть Настасья?
— Иди въ избу что-ли, что здѣсь остановился?
— Ладно! Деньги вамь — пять рублей были поштою. Такь я сказалъ, что они потеряны. Неправду сказаль тогда. (Сынишка мой заболѣль, умираетъ. Такъ совѣсть меня замучила, — не изъ-ва меня-ли? Грьховъ у меня много по разнымъ мѣстамь. Деньги то свои возьми, да еше 40 копеекь отъ меня. Простите меня окаяннаго! Всѣмь умирать приходится, смерть у насъ закосила по селу, мало кто на лавкѣ не повалялся.
Настя взяла золотой, но оть 40 копеекъ отказалась: „Христосъ съ тобой, и на нашихъ спасибо“. Ей стало жалко старосту; подперевши щеку рукой, она спросила:
