алымъ отблескомъ дробилась въ стеклахъ вечерняя заря. У воротъ старикъ остановилъ лошадей и сказалъ рѣшительно:
— Вылазьте, ну, панычу. Бильшь не поіду.
— Какъ же это такъ не поѣдете?—удивился Цвѣтъ.—Осталось, вѣдь, немного. Вонъ, и домъ виденъ.
— Ни. Не поіду. А ни за пьять корбованцивъ. Не хо̀чу.
Цвѣтъ вспомнилъ слова Тоффеля о дурной славѣ, ходившей среди крестьянъ про старую усадьбу, и сказалъ съ принужденной усмѣшкой:
— Боитесь вѣрно?
— Ни. Ни трошки не боюсь, а тилько такъ. Платите мини мои гроши, тай годи.
Попросивъ возчика подождать немного ,Цвѣтъ одинъ пошелъ по темной прохладной аллеѣ къ дому. Тоффель говорилъ правду. Постройка оказалась очень древней и почти развалившейся. Покривившіяся колонны, нѣкогда обмазанныя бѣлой известкой, облупились и обнажили гнилое, трухлявое дерево. Кой-гдѣ были въ окнахъ выбиты стекла. Трава росла мѣстами на замшѣлой позеленѣвшей крышѣ. Флюгеръ на башенкѣ печально склонился набокъ. Въ саду подъ коряво разросшимися деревьями стояла сырая и холодная темнота. Крапива, лопухи и гигантскіе репейники буйно торчали на мѣстахъ, гдѣ когда-то были клумбы. Все носило слѣды одичанія и запустѣнія.
Цвѣтъ обошелъ вокругъ дома. Всѣ наружныя двери—парадная, балконная, кухонная и задняя, ведшая на веранду изъ разноцвѣтныхъ стеколъ, были заперты на ключъ. Съ недоумѣніемъ, скукой и растерянностью вернулся Цвѣтъ къ экипажу.
— А гдѣ бы мнѣ здѣсь, дяденька, ключи достать?—спросилъ онъ.—Всюду заперто.
— А чи я знаю?—равнодушно пожалъ плечами мужикъ.—Мабудь у господина врядника, чи у станового, чи у соцькаго, а мабудь у старосты, альбо учителя. Теперички вси забули про цее бисово кубло. И хозяина нема ему. Вы мене, просю, звините, а тильки люди недоброе балакаютъ про вашаго родича. Бачите—такее зробилось, що, кажуть, поступилъ онъ на службу до самого до чертяки… И загубилъ свою душу, а ни за собачій хвистъ. И васъ, панычу, нехай боронитъ Господь Богъ и Святый Мыкола.
Онъ едва замѣтнымъ движеніемъ перекрестилъ пуговицу на свиткѣ. Внезапно откуда-то сорвался вѣтеръ. Обвисшая поло-
