Цвѣтъ въ полной мѣрѣ пережилъ и перечувствовалъ все что было въ эти секунды съ дамой: торопливость, растерянность, безпомощность, ужасъ. Вмѣстѣ съ ней онъ—издали, внутренно—суетился, терялся, совался впередъ и назадъ и, наконецъ, упалъ между рельсъ, оглушенный ударомъ. Былъ одинъ самый послѣдній короткій, какъ зигзагъ молніи, необычайный, нестерпимо-яркій моментъ, когда Цвѣтъ сразу пробѣжалъ вторично всю свою прошлую жизнь отъ крупныхъ событій до мельчайшихъ пустяковъ. Многіе, къ кому подходила вплотную смерть, бывало ли это въ водѣ, въ огнѣ, подъ землею или въ воздухѣ, говорятъ, что они переживали подобныя же ощущенія. Цвѣтъ увидѣлъ, точно въ хрустальномъ волшебномъ зеркалѣ, свое дѣтство: мѣдныя каски пожарныхъ и страшные ночные выѣзды команды, игру въ бабки за конюшнями, ловлю рыбы, при помощи завязанныхъ штанишекъ, на рѣчкѣ Кизахѣ и кулачные бои городскихъ мальчишекъ съ зарѣчными турунтаями на льду Кинешемки, духовное училище и гимназію, и всю службу въ сиротскомъ судѣ, и пѣвческій хоръ у Знаменья, и свое мирное житіе въ мансардѣ на шестомъ этажѣ, и визитъ Тоффеля, и усадьбу въ Червономъ, и страшную ночь въ кабинетѣ дяди-алхимика, и обратную дорогу, и очаровательную Варвару Николаевну съ букетомъ сирени, съ розовымъ лицомъ и сладостнымъ голосомъ, и всю послѣднюю жизнь, полную скуки, безпамятства, невольнаго зла и нелѣпой роскоши. Все это промелькнуло въ одну тысячную долю секунды. Теряя сознаніе, онъ закричалъ дикимъ голосомъ:
«Афро—Аместигонъ!«
Очнулся онъ на извозчикѣ, рядомъ съ Тоффелемъ, который одной рукой обнималъ его за спину, и другой держалъ у его носа пузырекъ съ нашатырнымъ спиртомъ. Внимательнымъ, серьезнымъ и глубокимъ взглядомъ всматривался ходатай, сбоку, въ лицо Цвѣта, и Цвѣтъ успѣлъ замѣтить, что у него глаза теперь были не пустые и не свѣтлые, какъ раньше, а темно-каріе, глубокіе, и не жестко-холодные, а смягченные, почти ласковые.
Пріѣхавъ домой, Тоффель провелъ Ивана Степановича въ кабинетъ, заботливо усадилъ его въ кресло, опустилъ оконныя занавѣски и зажегъ электричество. Потомъ онъ приказалъ лакею принести коньяку, и, когда тотъ исполнилъ приказаніе, собственноручно заперъ за нимъ дверь.
— Выпейте-ка, дорогой мой патронъ и кліентъ,—сказалъ онъ, наливая Цвѣту большую рюмку.—Выпейте, успокойтесь и по-
