Ставились дежурныя вѣстовыя по всему корридору до самой лѣстницы, и подавались условные знаки, чтобы пляшущія и лицезрящія заранѣе успѣвали домчаться до своихъ спаленъ и нырнуть подъ одѣяла. Помню тогда плескъ босыхъ подошвъ по полу и шелестъ вѣющій, несущихся мимо въ рубашкахъ легкихъ тѣлъ.
Я любила ночи послѣ пляски. Это было какое то успокоеніе. Побьется, побьется сердце бурно, притиснутое къ подушкѣ, и затихнетъ. Тогда погружается вся жадная, высматривающая моя душа въ забвеніе.
Это покой.
А такъ, и днемъ и ночью, не было покоя. Потому что было нужно такъ много и все заразъ и все отдѣльно. Вѣдь Бога своего я не вернула и въ школѣ, гдѣ надъ каждою дверью упрекали надписи, повѣшенныя или на стѣнѣ начертанныя, изъ Писанія: о благости Господней и о судѣ Господнемъ, призывы Господни, и угрозы Его.
Бродила и искала, искала кого потеряла, и не находила.
Молчала. И становилось ужасно, — такъ было одиноко.
Люціи не говорила, потому что боялась, что Люція сама знала. Люція должна была вскорѣ умереть. Съ какою неумолимою тоскою горѣли си-
Ставились дежурные вестовые по всему коридору до самой лестницы, и подавались условные знаки, чтобы пляшущие и лицезрящие заранее успевали домчаться до своих спален и нырнуть под одеяла. Помню тогда плеск босых подошв по полу и шелест веющий, несущихся мимо в рубашках легких тел.
Я любила ночи после пляски. Это было какое то успокоение. Побьется, побьется сердце бурно, притиснутое к подушке, и затихнет. Тогда погружается вся жадная, высматривающая моя душа в забвение.
Это покой.
А так, и днем и ночью, не было покоя. Потому что было нужно так много, и всё зараз, и всё отдельно. Ведь Бога своего я не вернула и в школе, где над каждою дверью упрекали надписи, повешенные или на стене начертанные, из Писания: о благости Господней и о суде Господнем, призывы Господни, и угрозы Его.
Бродила и искала, искала кого потеряла, и не находила.
Молчала. И становилось ужасно, — так было одиноко.
Люции не говорила, потому что боялась, что Люция сама знала. Люция должна была вскоре умереть. С какою неумолимою тоскою горели си-
