— Зачѣмъ ты ходишь съ маленькой Гертрудъ? Она глупа.
Я отвѣтила и не знала почему:
— Это такъ… Чтобы дразнить тебя.
Люція разсердилась.
— Ты забываешь, кто я! У меня много могло бы быть подругъ интереснѣе тебя.
— Конечно, но ты любишь не «большихъ», а меня.
Я сказала это дерзко, и мнѣ казалось, что теперь все потеряно и что такъ лучше, до конца… пускай…
Люція помолчала… вдругъ, тоскливая, испуганная и нѣжная, бросила обѣ тонкія, легкія, сухо-горячія руки вокругъ моей шеи и, откинувшись, глядѣла въ мои глаза всѣми своими сиреневыми, сіяющими сквозь слезы лучами. Мнѣ спутались минуты, и время, какъ сердце въ перебоѣ, на одно біеніе пріостановилось… Это было страшно, какъ спускъ стремительный съ ледяной горы, какъ смертная угроза.
Въ тотъ вечеръ Люція согласилась придти въ нашъ уголокъ (мой и Гертрудинъ.) тамъ, гдѣ корридоръ былъ теменъ у ночного окна.
И Гертрудъ я позвала, быстро перешепнувшись послѣ утренней общей длинной молитвы, въ толпѣ у дверей… Только ей я сказала:
— Зачем ты ходишь с маленькой Гертруд? Она глупа.
Я ответила и не знала почему:
— Это так… Чтобы дразнить тебя.
Люция рассердилась.
— Ты забываешь, кто я! У меня много могло бы быть подруг интереснее тебя.
— Конечно, но ты любишь не «больших», а меня.
Я сказала это дерзко, и мне казалось, что теперь всё потеряно и что так лучше, до конца… пускай…
Люция помолчала… вдруг, тоскливая, испуганная и нежная, бросила обе тонкие, легкие, сухо-горячие руки вокруг моей шеи и, откинувшись, глядела в мои глаза всеми своими сиреневыми, сияющими сквозь слезы лучами. Мне спутались минуты, и время, как сердце в перебое, на одно биение приостановилось… Это было страшно, как спуск стремительный с ледяной горы, как смертная угроза.
В тот вечер Люция согласилась придти в наш уголок (мой и Гертрудин.) там, где коридор был темен у ночного окна.
И Гертруд я позвала, быстро перешепнувшись после утренней общей длинной молитвы, в толпе у дверей… Только ей я сказала:
