Ⅱ. Къ нему же.
Добрый другъ мой Михаилъ Борисовичъ. Спасибо за все, что̀ пишется въ письмѣ вами; что̀ же касается 8-ми мѣсяцевъ молчанія, то со мной еще и не то̀ может случиться… отъ радости за «Моисея»[1], которому я отъ души желаю добра, гдѣ бы онъ ни былъ, въ Саратовѣ ли, или въ другомъ мѣстѣ, и такъ какъ он Моисей не настоящій, а самозванецъ, и ему можетъ быть худо, отъ новорожденнаго «Моисея»[2], то пусть онъ и выкупится скорѣе на волю, не только за 150 р., а пусть уносить ноги какъ ни попало, только съ глазъ долой, Но пожалуйста серьезно отнеситесь къ просьбѣ Померанцева о снятіи съ картины; ему нужно что нибудь одно знать, снимите ли вы, или нѣтъ? — и если снимите, то не откладывая. Съ деньгами же за Моисея, если продается, постүвите по закону, то есть: сто рублей получите въ уплату моего долга вамъ — 300 рублей, а остальные, сколько останется, пришлите мнѣ. Это будетъ недурно, и со стороны тѣхъ, которымъ пришла блажь купить его, — даже великодушно. И такъ, стало быть, если вы мнѣ еще сообщите что нибудь подробное о Пановѣ; что онъ? какъ онъ? и что изъ него будетъ? то вы сдѣлаете все, что отъ васъ требуется, кромѣ, разумѣется, лежащей на васъ обязанности свидѣтельствовать отъ меня, кому слѣдуетъ, изъявленія признательности и уваженія…
Ⅲ. Къ нему же.
Добрый мой Михаилъ Борисовичъ. Нельзя ли, съ полученіемъ этого письма, отправиться къ Маркову и между прочихъ узнать отъ него, будетъ ли онъ къ 27-му числу на экзаменѣ, или нѣтъ? У меня есть догадка, что я имѣю въ ректорѣ Бруни большого недоброжелателя, и вотъ по какой причинѣ. Онъ не прочь былъ самъ дѣлать куполъ и ждалъ, что Марковъ оборвется, и не только не будетъ работать, но что даже и изъ Петербурга не выѣдеть, не сможетъ. Но это не осуществилось, и мое имя и личность стала ему извѣстна, чѣлъ объясняется, что Бруни миновалъ меня 2 раза, обходя мастерскія, я въ послѣдній разъ говорилъ со мной такъ, что я въ большомъ раздумьѣ. И ни одного замѣчанія! Кромѣ того, Тонъ противъ
