Спалъ онъ на кладбищѣ, днемъ же на деревнѣ
Вспоминалъ былое въ избахъ и въ харчевнѣ:
Двухъ нашелъ знакомыхъ стариковъ-калѣкъ,
Двухъ старухъ, давно ужъ пережившихъ вѣкъ.
Образовъ искалъ въ нихъ, тѣхъ, что сердцу снились,
Но съ селомъ и люди то же измѣнились:
Души холодъ жизни въ нихъ давно убилъ...
Хоть они и живы, только жаръ остылъ...
Жизнь клеймитъ и души, какъ чело людское,
Сѣя самолюбье мертвенно-тупое...
Янко, ихъ знававшій прежде, въ старину,
Думалъ, что найдетъ въ нихъ искру хоть одну,
Но, узнавъ, какъ жизнь ихъ страшно измѣнила,
Пожалѣлъ, зачѣмъ ихъ не взяла могила...
Отъ живыхъ отрекся онъ съ тѣхъ поръ душой:
Вся его деревня спитъ въ землѣ сырой!
Нанял близко хатку и, лишь зорька въ небѣ,
Янко на ногахъ ужъ, позабывъ о хлѣбѣ.
Забѣжитъ въ харчевню, меду жбанъ возьметъ
И къ друзьямъ почившимъ въ гости съ нимъ идетъ.
Янка на кладбищѣ каждый день встрѣчали;
Дѣти же въ испугѣ отъ него бѣжали
И кричали громко робкою толпой:
„Вотъ идетъ къ могиламъ Янко гробовой!"
