вилъ Нилычъ, видимо не одобрявшій пустыхъ лясъ. — «Назначь ты мнѣ, говоритъ, Иванъ Степанычъ, какого-нибудь расторопнаго и умнаго матроса, что бы онъ за Володей смотрѣлъ, безотлучно при немъ находился и за него отвѣчалъ!» — «Ладно, назначу» — это ей въ отвѣтъ капитанъ — «но только, говоритъ, ты здѣсь, Леванида, не мѣшай пожалуйста... Здѣсь, говоритъ, вахтенному офицеру мѣсто, а ты иди въ каюту или къ своему креслу, а я сейчасъ пришлю къ тебѣ матроса!» А я стою у штурвала нодъ ютомъ, слышу ихъ разговоръ и самъ про себя думаю: «Не скусно будетъ тому матросу, коего командиръ въ няньки назначитъ. И канитанша вѣдмистая, ну и командиръ тоже былъ человѣкъ безъ правильнаго разсудка... Шаловатый какой-то, и съ имъ не узнать, съ какой онъ ноги всталъ и за что отшлифуетъ... Это самые нудные командиры, съ которыми неизвѣстно, ждать ли по уху или добраго слова... Вовсе «здряные» люди, вашескобродіе! И «здря» накажутъ, и «здря» вину пропустятъ... Другой командиръ и строжѣй, но ты съ имъ но крайней мѣрѣ знаешь, за что онъ тебя изругаетъ, за что начиститъ морду, за что велитъ отодрать... А съ этимъ самымъ Иванъ Степанычемъ въ неизвѣстности... Поди-ка приспособься къ нему! — Думаю я такимъ манеромъ, какъ вдругъ капитанъ меня окликнулъ и призываетъ: «Какъ съ вахты смѣнишься, явись ко мнѣ, Лоховъ!» — «Есть» отвѣчаю и тую-жъ минуту понялъ, что безпремѣнно это онъ меня въ няньки назначитъ... И въ большую тоску впалъ я тогда, вашескобродіе, что изъ рулевыхъ меня въ няньки и къ этой самой вѣдьмѣ подъ начальство... Однако, тоскуй не тоскуй, а ничего не подѣлаешь... Смѣнился съ вахты и въ капитанскую каюту...
