ходящихъ такія же безнадежныя замѣчанія и видѣла тревожныя лица.
Совсѣмъ потерянная, сѣла Матреша въ коляску и велѣла ѣхать домой.
Вернувшись, она стала прибирать неубранные номера и накрывать въ столовой къ завтраку... Пансіонъ ей сталъ нестерпимъ.
Ада Борисовна увидала мрачную Матрешу въ столовой и проговорила мягкимъ вкрадчивымъ голосомъ, искренности которому Матреша не вѣрила:
— Что съ тобой, Матреша? Нельзя же быть горничной съ такимъ мрачнымъ лицомъ. Можно подумать, что тебя обидѣли, и ты дуешься. На кого ты дуешься? Уже не на меня ли?
— Я не дуюсь, барышня.
— Вотъ и порадовала. Вѣдь я, кромѣ добра, ничего тебѣ не сдѣлала. Пять лѣтъ живешь и, слава Богу, и я довольна, и жильцы тобой довольны. А мнѣ было казалось, что дуешься на меня?
— Зачѣмъ дуться? Не понравится, и взяла разсчетъ! — проговорила Матреша.
Ада Борисовна испугалась. «Дерзка!» — подумала она.
И, охотница до бесѣдъ по душѣ, она позвала Матрешу въ комнату и просила разсказать откровенно, чтб съ Матрешей. Вѣдь Ада Борисовна такъ привязана къ Матрешѣ. Она такая отличная горничная. Не даромъ же всѣ жильцы вознаграждаютъ за ея внимательность. Даже такой требовательный, какъ номеръ третій, и тотъ очень доволенъ и говорилъ, что такой добросовѣстной, какъ она, не видалъ. А этотъ старикъ важный генералъ и богатый... Только будь внимательна, и онъ хорошо заплатитъ за услуги... Онъ до осени думаетъ про-
